Курт Циммерман - Таинственная незнакомка

— Почему вы с самого начала не сказали мне всей правды? Почему не сказали, что мы работаем на русских, а не на британскую секретную службу?

«Он опять говорит «мы», — отмечает про себя Хильда. Она чувствует облегчение и в то же время сильную усталость, поэтому слегка прислоняется к его плечу, словно ищет опоры:

— Господин фон Левитцов, с которым я много лет назад познакомилась в Варшаве, был консервативным дипломатом старой школы. А сегодня у меня есть друг Удо, который многому научился.

— Благодарю, фрау учительница.

— Нет, Удо, если честно, вы могли до войны представить себе Сталина и Черчилля в роли союзников?

— Никогда!

— А мы с вами понимаем друг друга ненамного лучше, чем эти двое.

— Но это два пожилых человека. В то время как вы — молодая хорошенькая женщина, а я — мужчина. — Он чувствует, что сбился на фальшивый тон, потому что она тут же отстраняется и внимательно смотрит на него.

— Вы видите во мне награду, которая по праву причитается вам за хорошую работу?

— Хильда, простите меня, ради бога.

После этого у них не получается ни серьезного разговора, ни простой беседы. Вскоре Удо желает ей спокойной нови и отправляется к себе. Он долго не может заснуть, думает о своей сотруднице, своей начальнице, о женщине, которой он восхищается, поклоняется, верит, но которую так часто не понимает. «Так было всегда, — думает он. — Я ошибся в ней с самой первой встречи. Тогда я был лишь первым секретарем нашего посольства в Варшаве. В молоденькую, живую журналистку были влюблены все мужчины посольства. Я тоже ничего не имел против легкого увлечения. Что же она сделала? Она отшила меня, а затем предложила мне другое, политическое приключение, вероятно, самый большой шанс в моей жизни». Он понял это только теперь.

Это случилось незадолго до прихода Гитлера к власти.

«Я отыскала прелестное кафе в старой части города, господин секретарь. Единственное, чего мне недостает, — это спутника», — проговорила Хильда, озарив его улыбкой.

Пожирая ее глазами, он уже представлял себя торжествующим победителем среди других ее поклонников. Об этом же он рассуждал за кофе с коньяком так свободно и непринужденно, как никогда не говорил о своих взглядах и мнениях.

Она спокойно выслушала его, а потом перевела разговор в нужное ей русло.

Как ей это удалось, он до сих пор не знает. Но у него и теперь начинает сильнее биться сердце, когда он думает о том, как попался в западню.

«Мне неясно только одно, господин фон Левитцов, как вы собираетесь делать карьеру, не встав окончательно на ту или иную сторону?»

«Но это же очень просто, моя милая фрейлейн. Если в силу войдут социалисты, надо будет поддержать нацистов. А если Гитлер слишком уж вознесется, мы снова поддержим социалистов. Л если и те, и другие попадут впросак, мы сможем посмеяться, наблюдая со стороны».

«Мы», — уточнила Хильда, — это, вероятно, те господа, которые всегда держали власть и деньги в своих выхоленных руках?»

«Вы не только очаровательная, но еще и умненькая девочка, дорогая».

«А вы, господин секретарь, оппортунист».

«Я бы сказал, прагматик; потому что, если господин генерал-фельдмаршал фон Гинденбург все-таки капитулирует перед ефрейтором, я смогу приноровиться к изменившимся обстоятельствам — временно. Или вы думаете, что дилетанта Гитлера надолго оставят у власти?»

Она не ответила на этот вопрос, только смерила собеседника долгим взглядом и вскользь, ровным голосом заметила:

«Я думаю, господину Гитлеру было бы небезынтересно узнать, как оценивают его способности некоторые из его будущих дипломатов».

Он забеспокоился:

«Я думал, вы разделяете мои взгляды…»

«Иногда».

Он почувствовал, как сильно забилось сердце. Сознание опасности овладело им.

«Фрейлейн Гёбель, до сих пор я не думал, что вы…»

«Что?»

«Что вы делаете общее дело».

«С кем, господин фон Левитцов? Что вы имеете в виду? Или вы хотите отгадать?» Она выдержала длительную паузу, спокойно глядя на него.

Он медленно покрывался испариной, но старался сохранить безмятежное выражение лица.

Она перестала улыбаться:

«Вы легкомысленны, господин фон Левитцов. Вы позволяете заглянуть к себе в карты. Вообразите на минутку, что я действительно представляю интересы вышеназванных господ из Берлина. Что тогда?»

«Я в это не верю!» Он все еще надеялся на свое знание человеческой натуры, хотя оно только что его подвело.

Маленькая журналистка, которую он явно недооценил, ничем не показала, что понимает свое превосходство. Она продолжала говорить спокойным тоном, не выдававшим ее истинных мыслей: