Эдуард Дворкин - Кривые деревья

Кончив, Любовь Яковлевна без сил опустилась в кресло.

Миклухо-Маклай в тазу мыл посуду тихоокеанской губкой. Смыв в воду остатки пищи, он поставил тарелки сушиться на «Известия Географического общества» и вытер руки мягкой фланелью. Выражение расслабленной мечтательности, сопровождавшее весь ход рассказа молодой женщины, постепенно стиралось с прекрасного мужского лица.

— Человек попал в беду, и, я полагаю, мы не можем оставаться безучастными.

— Допустим, я узнаю, где содержится похищенный. — Любовь Яковлевна внутренне содрогнулась. — Но что, скажите, это даст? Полиция, вы знаете, на стороне похитителей.

Брови Миклухо-Маклая сурово насупились, в руке появился изящный бельгийский браунинг.

— Мы отобьем его сами…

— Так, значит, Игорь Игоревич жив? — еще на что-то надеясь, спрашивала она на другой день посреди зловонной темной каморки, отчего-то с одной щекой белой и другой красной. — Если так, давайте же адрес, я принесла деньги…

Чудовищная заусеница фиолетово шевелилась, ползла. Кибальчич в заскорузлом нижнем белье и драной шинели на плечах сладострастно хрустел катеринками.

— Любаша, Любаша-растрепаша, — бормотал контуженный в детстве, морщинистый, страшный человек, — я ведь не для себя беру — для науки, ракету в космос запускать самое время… с бомбами. А пока — здесь испытать надобно, да так, чтобы шум по всему миру!..

Пьяный идеей, он говорил и совал ей под нос обернутые бумагой плоские коробки. Слова несомненного и тяжелого маниака клиньями забивали сознание. Обеспокоенный Николай Николаевич с улицы заглядывал в окошко.

Надышавшаяся едких испарений Любовь Яковлевна, выйдя, подставилась свежему ветру.

— Надеюсь, он не обманул… дом Менгдена на Малой Садовой. «Склад русских сыров Кобозева»…

Последние дни зимы выдались пасмурными. Белые плотные туманы ходили по небу, и никто не знал, где было солнце. Снег сделался ноздреватым, его сбрасывали с крыш разбитные синегубые бабы в мокрых ватных сарафанах. Любовь Яковлевна опиралась на руку Миклухо-Маклая. Подбородок Николая Николаевича благополучно зажил и более не причинял беспокойства им обоим. В подворотнях по-весеннему похотливо кричали о себе коты.

— Можно преобразовать поведение, но не собственное хотение, — вспомнила Книгу книг молодая писательница.

— Сила природы не подлежит объяснению, она служит принципом всякого объяснения, — мягко откликнулся знаменитый путешественник.

Переходя улицу, они вынуждены были пропустить колонну людей с флагами и транспарантами.

— Что за манифестация? — удивилась Любовь Яковлевна.

Миклухо-Маклай вгляделся.

— Это — манифестация воли к жизни. По сути своей она бессмысленна, ибо сама жизнь бренна и конечна.

— Жизнь — долгое сновидение. И проспать ее, — Стечкина чуть застеснялась себя, — надобно с тем, кого любишь!

По Невскому они дошли до Малой Садовой.

— Слышите? — Миклухо-Маклай сильно топнул по мостовой.

— Как будто гудит, — отметила молодая писательница.

— Похоже, подкоп. — Знаменитый путешественник наморщил лоб. — Папуасы Новой Гвинеи подлавливают так крупных зверей.

Тут же он спрятал нос в воротник дохи. Любовь Яковлевна опустила густую темную вуаль. Они стояли у магазина сыров. Оглянувшись по сторонам, Миклухо-Маклай потянул ручку двери. Над головами тревожно звякнул колоколец, они вошли и обнаружили себя в непрезентабельной полуподвальной комнатке, перегороженной прилавком, за которым на своих двоих переминался не внушавший доверия приказчик. Рыжая борода лопатой, широкое лицо цвета томпакового самовара придавали ему сходство с заурядным продавцом — глаза же, беспокойные, мятущиеся, зараженные идеей, заставляли в том безусловно сомневаться.

— Вы ведь за сырами? — нервно заиграл он ножом. — А у нас тут сырная лавочка и ничего другого. Верно я говорю? — обратился он к появившейся откуда-то женщине демократической наружности с такими же глазами и подстриженной челкой на лбу.

— А то как же… сырами и торгуем, — по-вятски заокала она. — Вон, поглядите — головки лежат, желтые, круглые… все, как положено.

— Это что за сырость? — строго спросил Николай Николаевич, указывая на следы влажности подле одной из находившихся в помещениибочек.

— На масленице сметану пролили, — захохотал рыжий. — Помнишь, — зацепил он компаньонку, — прямо на Желябова опрокинули, Андрей тогда чуть не захлебнулся… — Он хотел продолжить, но подскочившая подельница ловко заткнула ему рот куском сыра.