Эдуард Дворкин - Кривые деревья

Вот-вот готовая испустить дух и как бы перестав существовать в бренном обличьи, молодая женщина уже наблюдала себя на светлых небесах, вдали от суеты и тлена… умиротворенная и благостная, в одной прозрачной белой рубашке, с гиацинтом в волосах, пребывала она в мире более совершенном… что-то, впрочем, мешало… какая-то последняя нить связывала ее с прежней жизнью… предупредительный апостол в чуть великоватых сандалиях спешил перерезать ее большими садовыми ножницами… секундно он замешкался… и тут же — натяжение, рывок… бесцеремонно сдернутая с облака Любовь Яковлевна стремительно падает, низвергается, обретает многострадальную телесную оболочку… она снова на овальной, в мавританском стиле, кровати… в окна заползает клочковатый мутный рассвет… подхватив в охапку одежду, Иван Сергеевич споро покидает спальную комнату… и сразу — глубокий черный тоннель, провал, сон без сновидений, многочасовой и целительный…

…Явь представилась внезапно в виде двух архиереев и одного несомненного турка. Архиереи были в клобуках, турок, как ему полагается, — в чалме. Глаза у мужчин были масляные, не мигая, они смотрели на выпроставшееся из-под полотна роскошное обнаженное тело. Продолжительно, с подвоем зевнув, молодая женщина откинула одеяло вовсе, выставила ноги на жесткий бисерный коврик и поднялась со смятого греховного ложа. Лица соглядатаев заметно вытянулись, на лбах выступила испарина. Архиереи, соблюдая сан, из последних сил оставались недвижными, экспансивный же восточный человек дернулся так, что едва удержался в золоченой старинной раме.

Несколько помедлив у живописных портретов, молодая женщина с отвращением принялась натягивать одежду. Во рту ощущалась сухость, виски ломило, переполненный желудок настоятельно звал переменить помещение. Уже на пороге она оглянулась в поисках возможно забытой мелочи. У изголовья кровати повешен был образ Введения во храм Пресвятой Богородицы, в силу обстоятельств не замеченный гостьей ранее. С благодарностью глянув на иконописный лик, несомненно спасший ее прошедшей ночью, Любовь Яковлевна вышла в коридор.

Едва ли не вечность провела она в ванной комнате, прежде чем появилась в гостиной. Иван Сергеевич, румяный, ослепительно выбритый, с безукоризненно уложенными волосами, в безупречной белой сорочке и белом же банте с крупными зелеными горошинами, в желтых плисовых сапогах, ловчайше балансируя на подоконнике, в форточку кидал голубям выеденные селедочные головы.

— Экие твари, — обернувшись к вошедшей и присовокупив иным тембром пару-тройку французских слов, комментировал он ситуацию. — Жрут все подряд… давеча у меня, представьте, цельный окорок слопали…

Молодая женщина тяжко опустилась в вольтеровское кресло. Иван Сергеевич немедленно спрыгнул, заглянул в бледное лицо, обеспокоился синяками и дурнотным выражением глаз.

— Надо же, как вас оскоромило… — подкладывая под спину гостье подушку, участливо произнес он. — Может быть, похмелиться?.. Смирновской… рябиновой… пива?..

— Рассолу! — хрипло попросила Любовь Яковлевна.

Тургенев выбежал, вернулся с хрустальным графином, налил молодой женщине полный до краев стакан.

Жадно припав к стеклу губами, Любовь Яковлевна выпила все до дна. Во рту сделалось солоно, в нос шибануло укропом, чесноком, еще чем-то бодрящим и возвращающим к жизни.

— Сейчас снимет. — Деликатно отвернувшись, Иван Сергеевич давал молодой женщине время прийти в себя. — Думаю вот взять напрокат жирандоли, — говорил он несущественное, наклонившись и нюхая на ореховом бюро свежую распукалку розы. — А то живу здесь неизвестно сколько — и без жирандолей. У всех жирандоли, а я чем хуже?!

Не переставая пространнейше изъясняться на тему жирандолей, Тургенев подбросил в разожженный камин одинаковых березовых полешек, поднял с пола и перелистнул книгу в телячьем переплете, открыл и закрыл дверцу ясеневого шкафа, взобравшись на него, снял с потолка паутину с двумя сидевшими на ней пауками, отметил что-то карандашиком на кретонных обоях.

— Так что с жирандолями — дело решенное! — начал выдыхаться классик.

— Мне уже лучше! — обычным своим голосом сказала молодая писательница. — А жирандоли я вам свои презентую… нам они без надобности.

— Вот и хорошо… вот и ладненько, — обрадовался Иван Сергеевич. — А теперь необходимо подкрепиться!.. Василий, дьявол комолый!

На удивление скоро появившийся слуга, похожий как две капли воды на литератора Боткина, вкатил приснопамятный столик. Тургенев сбросил крышку судка и чувственно втянул ноздрями горячий пар. Любовь Яковлевна протестующе замахала руками, но гостеприимный хозяин уже протягивал ей порцию вареного мяса с зеленью.