Аше Гарридо - Видимо-невидимо

— А ты знала?

— А то!

— А что мне не сказала?

— А я нанималась тебе говорить? — фыркнула девица. — Так я говорю, чем тебе цыган не угодил?

— Скажешь тоже! — фыркнула в ответ Ганна. — Он юбку мою скверной назвал, не пустил на свина своего сесть — это я еще понять могу, но почему? Вот потому что скверна я ему, и подол мой грязен и его безвозвратно загадит. И свина его загадит, ты бачь!

— А, это они правильно понимают, откуда жизнь — оттуда и смерть.

Рядом с ней было безбольно, покойно так, что можно было дышать не через силу каждый вдох, а как будто оно само дышится. Ганна задышала, распрямилась.

— Как это — откуда жизнь, оттуда и смерть?

— Из тех же ворот. Что есть жизнь? Чем она от смерти отличается? В ней движение есть, рост есть, начало и конец. И как случается какое начало — так об руку с концом и является на свет.

— Так это потому я скверная, что могу живое родить? Ничего себе!

— Страшно им. Если можешь жизнь родить, то и со смертью накоротке, понимаешь? А под юбкой у тебя та самая дверь, из которой люди в мир приходят.

— Уходят-то — в могилу.

— А ты в нее заглядывала? Дыра черная, вокруг насыпано. Им, дурачкам, на одно лицо.

— Ох, что ж ты говоришь такое, мати…

— Кому, как не Матери, знать. Ну с этим ясно, он честно о своем страхе говорит, хоть и валит с больной головы на здоровую. А Олесь-то чем негоден?

— Да ну его, — отмахнулась Ганна. — Просто ну его и всё. Не до него мне теперь. Я плакать буду. Год, два. Всю жизнь. Не гожусь я больше ни на что, сама смотри.

— Смотрю, смотрю…

— Так я, мати… Я спросить хочу. Можно так сделать? Никаких мне хлопцев больше не надо, ни Петруся того, ни Олеся, ни черненьких, ни беленьких… Мати, можно я тебе буду угождать, как ты есть Дева? Буду как ты. Одна. На всю жизнь прими меня. Можно я буду — твоей?

Чорна положила руку ей на голову:

— Ну, побудь, детонька, побудь.

Из крупной угловатой коробочки, висевшей на толстом травяном стебле, выбиралось нежное существо из светло-зеленого мелкоскладчатого шелка. Оно было мягкое и такое тонкое, что страшно смотреть. Шелк медленно расправлялся, натягивался на прозрачных жилках, темнел, приходил в движение — быстрым мерцанием и тихим рокотом наполняя воздух.

Видаль стоял над ним до самого конца — пока коричнево-лиловый бархатный бражник не взлетел над ним в прозрачные сумерки Семиозерья. И тогда — давно, нарочно и накрепко забытой тропой Видаль прошел в солоноватую сушь Десьерто.

За спиной, за кромешной тьмой остались догуливающие несостоявшиеся поминки друзья, внезапно строгая и отчужденная Ганна, полное влажной зеленой жизни Семиозерье. Вокруг была каменистая пустыня, вдали — горы и Лос-Локос, а также Марка с ее рыночной площадью, которая в Суматохе сошла бы за пустырь. Но то в Суматохе — а здесь и малому были рады, к тому же Видаль не хотел тревожить спорый на сплетни приморский город.

В Марке был неярмарочный день, и скобяная лавка была открыта, но в полсилы: перед дверью стоял небольшой прилавок, на котором разложены были замки и дверные петли, крючки и гайки, торсы и цепи, одним словом, скромное скобяное изобилие. За столом, служившим прилавком, погруженный в свои мысли, сидел носатый длинноногий мужчина средних лет, с завитыми локонами, свисающими из-под полей черной шляпы, и в бороде с небольшой проседью. Видаль взглянул на него — и почему-то вспомнил, что никогда не спрашивал, что делал мастер Куусела в этом отдаленном, пустынном, пыльном и скучном краю. Зачем приходил тогда, куда и к кому? Откуда возвращался через Лос-Локос? А ответ был вот он: вытянув ноги, так что они торчали далеко из-под прилавка, натянув на самый нос шляпу, чуть покачиваясь взад-вперед, перед Видалем, несомненно, сидел мастер. И он, конечно, почувствовал пристальный взгляд — приподнял шляпу, быстро оглядел Видаля с ног до головы и, втянув ноги на свою сторону, поднялся.

Видаль, поскольку это он пришел сюда, немедленно представился.

— Магазинер, — ответил хозяин скобяного добра. — Мастер Йося Магазинер. А это наша лавка, моя и брата.

Птица — длинный нос, вороная масть, только что шляпы не хватает, чтобы не нарушать компанию — выскочила из-за пазухи и важно прошлась между замков и гаек.

Мастер Йося проследил за ней озадаченным взглядом и перевел его, не меняя выражения, на Видаля.

— Вы ведь покойного мастера Кууселы ученик? По делу или просто так? Благополучны ли? Что давно не заглядывали в наши края?