Данила Врангель - Мышеловка на Эвересте (СИ)

— Вы говорите в самом деле как прозаик. Финиш признает приоритет. Да уж...

«Французский поцелуй»

Ласковый нежный ветерок шелестел кронами катальп, цветущих белыми бутонами больших цветов, похожих на субтропическую изморозь. Море словно сползло с гор и лежало на побережье, как серебристо-соленое одеяло ультрафиолета, проникающего в душу невидимо, но неизбежно, как мысли о прошлом. Морская чаша дышала шелестом волны, шуршаво набегающей на песок многокилометровых пляжей, мертвых уже много лет, пустующих сожженными приспособлениями для туристов и одинокими пальмами побережья, взирающими на горизонт, выглядывающий из глубины границы неба и воды. Низко над водой пронеслись, оставляя белый фарватер рассечения моря, два боевых истребителя. Дали ракетный залп, и пошли в отвал, изогнувшись траекторией полета, как танцовщица стриптиза на шесте.

— Красиво, суки, ударили, - задумчиво сказал небритый майор медсестре, которая смотрела в бинокль на самолеты.

Гагра продолжала цвести всеми цветами абхазской весны, которая в этом городе, можно сказать, практически вечна. Пряный запах воздуха проникал в сознание атмосферой изысканности чистоты цветения весеннего движения, происходящего несмотря ни на какие войны, революции, эволюции, инволюции и переделы существующего в несуществующее. Весна плыла. Холод звездных широт улыбался сквозь солнечный ветер, наполнявший паруса неожиданности, несущие корабль воображения в бездну бесконечности.

— Ты думаешь, они завалят авианосец? - спросила медсестра, отложив в сторону бинокль и принявшись забивать косяк марихуаны.

— Не знаю, - небрито молвил комбат. - Если головы ядерные, сейчас увидим птичку. Минуты через две. Хороший будет поцелуй. Не понимаю, какой дурак в Вашингтоне решил отправить в район Колхиды "Джордж Буш". И не жалко им такую махину?

— Ты говорил, у них на борту много женщин?

— Да. - Улыбнулся, потрогав взглядом. - Но они все не стоят нашей медсестры. - Взял у неё из рук папиросу и закурил, втянув релаксатор конопли, пахнущей французским ароматом. Добавил:

— Сейчас все сгорят.

Птицы плыли в небе как беспилотные летательные аппараты, запрограммированные на размножение. Беспилотные летательные аппараты, запрограммированные на уничтожение, оплавленными кусками валялись в горах, на побережье и на дне моря, сбитые пилотируемыми алюминиево-титановыми воронами удачи. Голубой купол весеннего неба расцветал радостями нового дня, который всегда с тобой, пока ты жив.

5

— Да, она врожденная оптимистка. Вы, наверное, заметили, - сказал представитель. - Хотя, для её юных лет это не редкость.

— Юных лет? - вопросительно посмотрел на собеседника небритый блондин. - А сколько ей?

— Меньше тридцати, больше двадцати.

- Ну, это уже не юность, - сказал блондин. - Я в двадцать морды бил и написал первый роман.

— Вы мужчина.

— Тем более. Сейчас мужчину стоит поискать. Чтобы был мужественный, но не бык, чувственный к человеку, но не гомосексуалист.

— Согласен. Гомосексуализм это проблема для того, кто хочет двигать свой товар, особенно если он пуст.

— Развозить слезливость и плакать как бабы эти голубые могут, но не более того, - сказал небритый. - По-настоящему мыслить как мужчина может только натуральный мачо. Пусть не мачо, но натурал. - Вдумчиво добавил: - Или даже трансвестит, но никак не гомосексуалист, которого в детстве поздно оторвали от груди и не роняли об асфальт. Подозрительно посмотрел на представителя. Сказал: - Вопрос ориентации сложный вопрос, если вы...

— Нет, - сказал представитель и улыбнулся. - Я не гомосексуалист. Но и не гомофоб.

«Манхэттенский порнороман»

Серебряный ветер полыхнул упругой волной ущелья небоскребов Манхеттена. Окаменевшее Солнце лениво тонуло в горизонте. Гудзон продолжал медленный отток пространства и времени, заманивая в свою ловушку китайских эмигрантов и хладнокровных индусов, верящих в неизбежность кармы.

— Скажи мне прямо, что рекомендовал президент?

— Он сказал, что Время покажет.

— Это говорят все.

— Да, все.

С высоты сотого этажа башни из стекло-алюминиевого сплава воспарил вертолет и поплыл в небе города как дикий селезень, раскрашенный цветами приманки природного естества.

— По-моему, Хусейн улетел.

— По-моему, тоже.

Загроможденный паутиной тысячи километров городских улиц, уложенных нефтяной кожей асфальта, город ворчливо переходил из дневного режима выживания и броуновского движения, к спокойному созерцанию прибыли и заслуженных наслаждений бессуетного торжества материи над духом.