Данила Врангель - Мышеловка на Эвересте (СИ)

— Я вас за это и выбрал, - вставил блондин.

— Но вся мистика в том, что оказывается, представление гораздо сильней того, что оно представляет. Я иногда бываю не-представителем в нерабочее время. И знаете - тоска.

— Вот этого уж не знаю, - сказал писатель. - Я никогда никого и ничто не представлял, кроме самого себя. Но это то ещё представление, поверьте. Не то, что тоска, конечно. Но проблема. Проблема... Проблема с обеспечением безопасности. Безопасности процесса.

— Вам видней, - заметил представитель. - Процесс контролируется изнутри. Извне он лишь прерывается.

Потянулся к формирующему содержанию дымчатого наполнения, рассматривая мысли струящиеся как песочные струи расползающихся вигвамов, построенных для временного пользования.

«Полинезийская анаконда опиумных снов»

Внутренний огонь рвался наружу неудержимо и стремительно, словно искристый водопад дельты реки неведомого источника, направляющего полноводное течение вперед неизбежно, как пламя рассвета.

Трассирующие пули времени метками длительной шрапнели рассекали пространство, отмеряя каждый раз новый участок, который предстояло застолбить, освоить и адаптировать в действительность, вёрткую как полинезийская анаконда.

Звездное небо бурных ночей кивало голубой Луной тандема Венеры и Марса, испускающих сияние флюидов светящейся тьмы, прытких как весенние головастики и таких же юрких и неуловимых.

Но сети расставлены.

Моби Дик падает вниз с высоты ангстремы полнолуния, отражая белизну своего одинокого совершенства прямо туда, в сети сотканных заклинаний невозможности, обращающей в свою веру каждого, кто к ней прикоснется.

Эхнатон продолжает любить Нефертити, кидая стремительные полчища воинов на освоение пространства, которое слилось с пепельным Временем, застывшем в гробницах инцеста традиций фараонов, породивших гениальность как трансформер существования человечества, мечущегося в паутине незнания что, зачем и почему, смысл которых прекрасно понимали холодные умы, провозгласившие себя богами.

Безумие первичности летело огненной стрелой сквозь времена сумбурного покоя невозможности понять, какого цвета небо снов, несущих ясность и надежды, дарящие иллюзии индиговых теней, рождающие новый мир и новый ветер, иначе быть не может.

Да, да, да, да, да, да, да, да!!!

Нерон стихи читая в Колизее и женщиной пытаясь стать, божественно кривляясь на подиуме перемены чувств, подставил голову под меч, желая не упасть туда, куда летит стрела желаний тех, кто ничего не знает о снах безумных, дарящих то, чего в природе нет и быть не может.

Игла желания, целуя плоть пространства, подарок предназначенный вонзила в сердце городов, водивших хоровод на солнечных полях, где кролики лежали в гамаках, тюльпаны поедая неторопливо, ясно и спокойно, цветущие багровым цветом харакири, пришедшим ясностью мисимы и неумением понять какого цвета жизнь, и какова она, когда глаза закрыты, а меч вонзается и крутит колесо безумия, энергию рождая поколений, в геномах складывая стопки знаний, ненужных никому, когда покой и ясность блефа осознается лезвием меча, последней стадии романов писанных и точку в этой серии поставив, которую лишь гений в силах установить в конце запоя мыслей, свой бред сволакивающих в паутину снов и длительности памяти, ложившейся в строку как крошечный опоссум, иль нет её цветов.

24

— Да, процесс иногда контролируется, - продолжил тему писатель. - Но от этого контроля иногда больше проблем, чем хоть какой-то пользы. В этом и есть смысл безопасности процесса. Опасность фиксации, которая убивает намертво только что живую птицу, стразу перестающую петь после её захвата.

— Согласен, - сказал представитель. - Клетка не к лицу.

— Но что-то нужно делать, потому как больше ничего сделать нет возможности, - продолжил блондин. - И когда приходит понимание этого, тогда приходит и некая форма, которой вроде бы и нет, но и не быть не может, потому что идея её есть.

— Идея это уже много, - согласился представитель. - Вопрос смысла не всегда решаем, но идея вне смысла.

— Старый грек решил проблему безопасности отсутствием фиксации, просто исчезнув в дымовой завесе последующих школ. И остался вечен, хитрый эпикуреец. Платон уже проще, не говоря об Аристотеле.

— Сократ не один, - заметил представитель. - Он же Пифагор. И Шекспир.

— Да, - согласился небритый. - Я вижу, вы меня понимаете. Но суть не в этом понимании, а в понимании того, что идея идей это идея желания.