Наль Подольский - Повелитель теней - Повести, рассказы

А семейство совершенно взбесилось. Однорукий старик срывает со стены ржавую саблю, приживал — тупую рапиру, перекормленный мальчик целится в меня из рогатки, и старуха тычет под ребра ствол кремниевого пистолета. Племянница прижалась ко мне и готова со мной погибнуть.

Всей баталией руководит клювоносый. Он становится в фехтовальную позу и делает кием выпад.

— Любезнейшая племянница, — обращается он галантно, — просим сделать вас шаг в сторону, мы нечаянно вас можем задеть.

Она бледна и серьезна, качает головой отрицательно и прижимается крепче ко мне.

— Бунт в семье! — ревет клювоносый. — Прекрасно, устроим школу!

Все бросают оружие и садятся за обломки стола, как за парты. Клювоносый на клюв водружает очки и расхаживает, весьма профессионально размахивая кием-указкой.

— Сначала урок арифметики. Если к одному негодяю прибавить еще одного, сколько всего негодяев?

Однорукий старик тянет руку:

— Их будет трое, учитель. Потому что теперь их два плюс тот, что имелся вначале.

— Превосходно, родич, пятерка! А теперь урок рукоделия. Если в классе завелось три мерзавца, что мы делаем на большой переменке?

Однорукий тянет руку опять.

— Потрясающе, родич: вы станете скоро отличником, — клювоносый склоняет голову и оттопыривает себе ухо указкой, — мы вас внимательно слушаем.

— Трибунал! — рявкает старик.

— Трибунал… трибунал… — шелестят остальные.

Клювоносый их лупит указкой по пальцам:

— Не подсказывай! Не подсказывай!

И однорукому:

— Отлично, садитесь.

Мигом троих судей облачают в черные мантии и пыльные старые шляпы, и они очень важно занимают три стула: однорукий старик, клювоносый и перекормленный мальчик. Мне приносят телефонную книгу, я ее отодвигаю рукой, и все хором поют:

— Правду, одну только правду, ничего, кроме правды…

Клювоносый кивает мальчику:

— Ваше слово, господин прокурор.

Мальчик лопается от важности:

— Обвинение требует их отдать на съедение акулам. Пусть покушают рыбки мяса.

Клювоносый:

— Садись, пятерка… Ознакомьте обвиняемых с приговором.

Однорукий несет мне бумажку, и на ней — столбцы иероглифов.

— Почему приговор по-китайски? — возмущается вполне серьезно племянница. — Мы его не подпишем.

— Подписать приговор, — добродушно бубнит клювоносый, — ваше право, и только. Не хотите — не надо.

Старуха-сова хочет что-то сказать.

— Ваша честь, раз преступники осуждены как преступники, я требую аннулирования Игры с их участием!

— Иск отклоняется. Игра пересмотру не подлежит.

Она трясется от злости:

— А, вот оно что! Значит, ты их сообщник? Ты — главный преступник! Так умри же, предатель! — Она громко всхлипывает, выступает вперед по-дуэльному, становится боком, поднимает с трудом пистолет и спускает курок.

Вспышка, грохот, белесый дым — и затем тишина.

Клубы дыма расходятся. Клювоносый сидит в своем кресле и в зубах держит пулю.

— Карга, — скрипит он сквозь зубы, плюется пулей в старуху и продолжает елейным тоном: — А теперь, любезная тетушка, именем закона приказываю привести приговор в исполнение.

Старуха приносит веник и метет перед нами пол, потом к нам от двери раскатывает дорожку и приносит наши пальто. Надевает пальто на племянницу, я же пытаюсь свое отобрать и одеться самостоятельно, но старуха чертовски ловка, и после недолгой возни ей удается напялить пальто на меня. Открывает дверь, низко кланяется:

— Будьте любезны. Если что не так, уж вы извините…

Прямо от двери — мостки, сколоченные из грязных досок, под ногами гнутся, скрипят. Входим куда-то, загорается свет. Ха, да это просто трамвай, тот самый трамвай-акула. Мне становится весело: ну и шутки у этой семейки! Трогается с места акула, бьет хвостом, над спинным плавником лиловые искры.

— Не оглядывайся, — шепот над ухом.

— Почему?

Нет ответа.

— Отзовись! Отзовись же!

Молчание.

Оборачиваюсь — ее нет. Кругом пусто.

Я мгновенно теряю человеческий облик. Колочу кулаками в стекла, пытаюсь ломать сиденья, кричу непонятное что-то и бросаюсь вперед, к водителю.

— Что вы сделали с ней? Я убью вас, убью, понимаете?! — Я хватаю его за плечи и стаскиваю со стула. Он, нахохлившийся, замерзший, смотрит на меня печально и сонно, не пытаясь даже сопротивляться, только вялым движением поворачивает рычаг.

Остановка, открываются двери, и в лицо бьет морозный ветер.

Оставляю в покое водителя, шагаю с подножки на снег, и сразу — нет ни трамвая, ни рельсов, только желтый туман и морозная дымка.