Наль Подольский - Повелитель теней - Повести, рассказы

— Зачем вам носить тяжести? Отправим за ним кого-нибудь.

— Гм… — только и нашелся я, но послушался.

Мы вышли на улицу. Город, пыльный и серый, залитый беспощадным солнцем, выглядел скучно и не имел ничего общего с карнавальным городом вчерашней ночи.

Пока мы шли через центр, мой спутник все больше меня забавлял. Прохожих почти не было, и все же он дважды поздоровался с кем-то. Он показал мне почту, редакцию местной газеты, городской совет и райком. Помахал рукой кому-то в окне больницы и довольно приятельски поздоровался с седым и важным шофером «газика», дремавшим за рулем у райкома, которого тут же и послал за моим чемоданом.

— Вы давно здесь? — спросил я, как мог, осторожнее.

— Почти неделю. — Он улыбнулся самой виноватой из своих улыбок.

Наш дом оказался вблизи от берега, предпоследним на пыльной, полого спускающейся к морю улице. Глинобитный, прохладный внутри, он был окружен акациями, за перила веранды цеплялся усиками одичавший виноград. У крыльца стояла скамейка с литыми чугунными ножками — из тех, что бывают в городских скверах.

Мне на долю пришлась комната со скрипучим крашеным полом, соломенными плетеными креслами и необъятной деревянной кроватью, в одном из окон виднелась, сквозь резные ветки акации, узкая полоска черно-синего моря.

Когда мы подходили к калитке, на балконе соседнего дома показалась пышная миловидная дама в голубом; на перилах, от нее слева и справа, сидели две раскормленные белые кошки. Вронский сорвал с головы кепи и отвесил глубокий поклон:

— Амалия Фердинандовна! Вот ваш новый сосед.

— Я почтмейстерша, — объявила она, голос ее был неожиданно высоким и мелодичным, — по утрам я пою и играю на рояле, вам придется это терпеть!.. Хотите иметь очаровательную сожительницу? — Она положила руку на спину правой кошки, та при этом нахально зевнула и облизнулась.

— Нам не справиться с ней! — быстро ответил Вронский.

— Ну конечно, как же вы можете справиться! — она одарила нас трелью серебристого смеха и, протянув к подоконнику руку, сорвала и кинула нам цветок. Он слетел к нам оранжевой бабочкой — это была настурция. Не знаю, в кого она метила, но попала во Вронского. Он секунду подержал цветок на ладони и бережно вдел в петлицу.

По вступлении в дом Вронский сделался деловит. Он провел меня по всем комнатам, показал чердак и заставил взойти по наружной лестнице в крохотный мезонин, где была лишь продавленная кушетка и в углу кипы старых газет. Завершилась экскурсия в кухне осмотром водопровода и умыванием, чтобы идти в ресторан обедать. Настурция Вронского успела завять, он вынул ее из петлицы и аккуратно опустил в мусорное ведро.

В ресторане, на втором этаже безобразного бетонного куба, каким-то строительным чудом оказалось прохладно. Понятно, что Вронского тут знали все, от директора до швейцара. Его энергия была неистощимой: не успели мы заказать обед, как он потащил меня в бар, знакомиться с барменшей. Она показалась мне очень красивой, длинная черная коса и провинциально-добродетельный вид плохо вязались с ее званием. Вокруг нее громоздились бутылки, она же читала книжку, вертя в руке штопор, которым довольно лихо при нас перелистнула страницу.

— Елена, познакомьтесь пожалуйста. — Вронский осыпал ее целым ворохом галантных улыбок, но ответная улыбка при этом была достаточно сдержанной, так что она, надо думать, знала цену своим улыбкам, — это Константин, профессор из Ленинграда!

— Лена, — назвалась она, соблюдая собственный ритуал знакомства, и протянула мне руку через высокую стойку.

— Очень приятно, — сказал я, — только я не профессор.

— У себя он называется научным сотрудником, — пояснил Вронский, — но для простых людей, вроде нас с вами, это одно и то же. Он изучает море и знает все, что о нем можно знать.

Она посмотрела на меня чуть внимательнее, в ее взгляде мне почудилась настороженность:

— Какая у вас… неспокойная профессия.

— Юлий Николаич! — донесся из зала низкий голос официантки. — Идите, а то остынет!

Болтая о всякой всячине, мы успели приняться уже за вторую бутылку рислинга, когда Юлий отставил вдруг свой фужер. На лице его изобразилось радушие, и правая рука, приготовленная к рукопожатию с кем-то, мне невидимым, поднялась к плечу, и внезапно он стал похож на разбитного телевизионного комментатора:

— Рад приветствовать хранителя города!

За моей спиной приближались тяжелые шаги, и голос, тоже тяжелый и чуть хрипловатый, ответил: