Наль Подольский - Повелитель теней - Повести, рассказы

— Это кажется мне слишком нелепым. Я не буду участвовать в таком ни с чем не сообразном предприятии.

— А если я вам покажу труп черно-рыжей собаки?

— Где он?

— Недалеко от города, можно съездить сегодня же. Приходите в семь к западной развилке шоссе, я буду на мотоцикле. А сейчас уж позвольте, по поводу статуи… объявить, пусть покрутятся… Там уж сами решите: не пожелаете, так я один поеду на пустошь.

Я не стал спорить — в конце концов, какое у меня право что-либо ему запрещать.

Мы вышли вместе. У канавы в пыли возились несколько кошек, и Одуванчик, хитро прищурившись, сказал им почти ласково:

— Ну, пришел вам конец, шелудивцы! Конец вашим делишкам и конец вашему памятнику. Конец черной статуе — поняли? И осколков от нее не останется!

В серьезности, с которой он это выпалил, крылось нечто заразное — мне вдруг померещилось, что кошки его слушают с особым вниманием.

Без пятнадцати семь я отправился в путь. Двигался я механически, ощущая пустоту в мыслях. Навязчиво, гулко, как шаги в ночных улицах, в голове отдавались слова, и я с трудом наводил среди них порядок. Я увижу труп черно-рыжей собаки… труп, черно-рыжий труп… и напишу письмо… буду ждать ответа… нет, ждать не буду… ответить попрошу телеграммой… да, телеграммой, и не сюда, а в Ленинград… и уеду из этого города… уеду из города…

Чтобы прийти в норму, я произнес вслух:

— Наконец я уеду из этого города.

Вдали, вдоль цепочки телеграфных столбов, полз игрушечный автомобильчик, зеленый «газик» с желтыми дверцами, — неутомимый майор спешил куда-то по своим милицейским делам. Должно быть, он на хорошем счету у начальства. Да, несмотря на выпивки, несмотря на частые выпивки. Несмотря, на хорошем счету… какое странное слово: счету… почему слова выходят из-под контроля… да, выходят из-под контроля… тьфу!..

Он действительно очень спешил. За ним катилась лавиной белесая пыльная туча, она долго висела в воздухе, скрывая кусты акаций. Пыль не садится на землю, вот почему душно… и Одуванчик не едет, поэтому душно… Одуванчик злодей… кошка просто животное… неприкосновенное древнее животное… а Одуванчик злодей… я тоже злодей… нет, я помощник злодея… помощник злодея…

Одуванчик подкатил со стороны города. В парусиновых белых брюках, в светло-зеленой рубашке, он был полон жажды погони и выглядел помолодевшим. В посадке его, в оттянутом вперед подбородке было что-то собачье, что-то от разгоряченной легавой, идущей по верному следу; будь у него хвост, он дрожал бы от нетерпения. Мне показалось сперва, он улыбается — нет, лицо его превратилось в маску азарта. Мотоцикл, старый, замызганный, трясся, трещал и как будто еле удерживался, чтобы по собственному почину не сорваться с места.

Одуванчик все же нашел в себе силы извиниться за опоздание:

— Гнался Крестовский! Выслеживал, бестия! Еле ушел, отсиделся в коровнике! Забирайтесь в коляску. Осторожно, там ящик!

Что-то здесь было не так — сомнительно, чтобы Крестовского мог надуть Одуванчик; я хотел ему об этом сказать, но мотоцикл взревел, окутался дымом и ринулся вперед с громким железным лязганьем.

Дорога медленно поднималась в гору. Мотоцикл, каждый метр преодолевая с трудом, сотрясался конвульсиями, чихал и оглушительно хлопал, казалось, вот-вот он взорвется, но Одуванчик нещадно выжимал из него мощность, словно погоняя усталую лошадь, и стрелка спидометра менее двадцати не показывала.

Мы въехали на плато. Каменистое, голое, испещренное трещинами и извилистыми желобами, оно походило на сморщенное, невероятных размеров лицо. Пучки редкой бурой травы едва прикрывали скальное основание, там и тут зияли черные дыры промоин.

— Мраморовидные известняки! — рявкнул мне в ухо Одуванчик. — Дальше пойдут жилы мрамора!

Подъем прекратился, и Одуванчик прибавил ходу. От нас непрерывно разбегались веером суслики, их было так много, будто они специально собрались нас встречать.

Меня резко бросило вперед, мотоцикл упруго присел, раскатисто громыхнул и умолк. Одуванчик спрыгнул на землю:

— Мраморные карьеры! Четыре километра от города!

Он повел меня в сторону от дороги, и шагов через сорок открылось море. Далеко внизу, недоступное и спокойное, оно играло зеркальными блестками, и над краем его плыло красноватое солнце, словно примериваясь, где ему следует нырнуть в воду.

— Осторожнее! Осторожнее!

Я опустил глаза — в двух метрах от нас начинался провал в белую пустоту. Внизу, в глубине, все — и скалы, и отдельные глыбы мрамора, и осыпи мелких обломков — слепило фарфоровой белизной. Несколько глыб лежало на дне, белея сквозь синеву воды. Скалы у берега были искромсаны прямоугольными выемками, ступенями, прорезями, как будто здесь великанские дети выпиливали себе кубики. Мы вспугнули стрижей, и они сновали под нами в заполненном белизной пространстве, черные, как закорючки копоти на крахмальной скатерти.