Наль Подольский - Повелитель теней - Повести, рассказы

Я радовался, что ей хорошо, и тому, что нам хорошо вместе, и внезапно возникшей особой, счастливой близости — ощущению сопричастности ее детству. Все было прекрасно, пока не появились белые кошки. Учуяв запах пищи, они незаметно проникли в гостиную, юлили и попрошайничали около Амалии Фердинандовны, и та, притворно сердясь, не могла удержаться и бросала куски им под стол. Кошкам же все было мало, они шныряли под всеми стульями, и казалось, их не две, а гораздо больше. Потом одна из них, более жирная, вспрыгнула на колени к Наталии, и она, рассеянно погладив кошку, мягко столкнула ее на пол, но та прыгнула снова, и потом еще и еще, пока я не скинул ее довольно внушительным подзатыльником. Амалия Фердинандовна насторожилась, но Наталия вдруг закашлялась, и проделка сошла мне с рук безнаказанно.

У Наталии портилось настроение, и я чувствовал, что это непонятным образом связано с кошками. Она сидела теперь немного ссутулившись, словно от холода, старалась не разговаривать, и несколько раз у нее начинался сильный кашель. А кошка упорно не уходила от нас, сновала под нами и терлась о ноги, выписывала вокруг них восьмерки. Мне раза два удалось незаметно дать ей пинка, но она каждый раз возвращалась, и мне, против всякого здравого смысла, начинала мерещиться в ней сознательная зловредность и вспоминались страшные истории о животных-оборотнях.

Наталии стало еще хуже, она явно была нездорова — глаза покраснели, и дышала с трудом. Я предложил ей уйти, она согласилась, если я провожу ее и вернусь назад, чтобы совсем не испортить именины.

По пути она тяжело опиралась на мою руку и дома долго не могла отдышаться.

— Я тебе объясню, не пугайся… я должна тебе сделать признание, только не смейся, пожалуйста… у меня очень смешная болезнь: аллергия на кошек, настоящая медицинская аллергия… ты же видел, вроде ангины, это от их шерсти или от чего-то, что есть на шерсти… так что для меня табу шерсть кошек, а не они сами… хотя это одно и то же… видишь, как глупо, я хотела бы кошку в доме, и нельзя… только ты не волнуйся, к утру пройдет.

Она проспала всю ночь и половину следующего дня, свернувшись клубком, как больной зверь, и изредка вздрагивая во сне. Зато, встав к обеду, она полностью оправилась от своей внезапной болезни и выглядела отдохнувшей и свежей.

Мы обедали в ресторане, и я предложил заодно пойти погулять, но она отказалась:

— Хочу сделать дома кое-какие мелочи… чисто дамские хлопоты.

Она вытряхнула свой чемодан и, разбросав на кровати яркое легкое платье и другие разноцветные вещи, похожие на оперение диковинной птицы, поправляла в них что-то и заглаживала утюгом складки. Она делала это, будто играя или устраивая для меня маленькое представление, и казалось, я вижу кадры из красивого фильма, но ощущения домашнего уюта ее занятие не приносило. Все портил чемодан у ее ног.

— Собираешься ехать? — спросил я, чувствуя, что не следует этого спрашивать.

Она отложила платье и сказала спокойно:

— Нет, это я просто так… ни с того ни с сего захотелось.

Потом она все спрятала в чемодан, и мы про него забыли. Был тихий вечер, был чай в саду под цветами шиповника, и была ночь, и все было спокойно и счастливо. Единственное, что мне показалось странным — то, что заснуть я не мог ни на минуту, хотя спать очень хотелось.

Утром к нам постучался Юлий и вручил Наталии телеграмму.

— Что же, я этого ожидала, — насмешливо сказала она, — господа скульпторы и на новом месте изволили со всеми перепортить отношения! И теперь вызывают меня вместо скорой помощи, чтобы я улыбалась тамошним местным властям. Ох, уж эти господа скульпторы!

Меня успокоил было ее веселый и почти безразличный тон, но лишь только Юлий ушел, речь ее стала тихой и, пожалуй, слегка обиженной:

— Он всегда был большим ребенком, я тебе уже говорила… а я была нянькой, смею думать, хорошей нянькой. Начиная с того, чтобы найти заказ, и снять мастерскую, и заставить потом какой-нибудь нищий садово-парковый трест заплатить деньги, — она помолчала и перешла на обычный свой тон мягкой насмешливости, — а сейчас все очень забавно: он легко примирился с тем, что я не жена ему больше, но не может отвыкнуть считать меня своей нянькой… и я, к сожалению, тоже. — Она потянулась к моим сигаретам, подождала, пока я зажгу ей спичку, и сказала задумчиво и очень медленно: — Так что видишь, вчера я не зря перебрала мои тряпочки.

Ее голос звучал пугающе ровно, и еще — отчужденно, из опасения, что я буду спорить и уговаривать. Впервые этот тон обернулся хотя и защитным, но все же оружием против меня, и ранило оно, это оружие, очень больно.