Андрей Малыгин - Гонзаго

— Да, но я ведь не вы, то есть не ты, Александр Сергеевич, я не пишу стихов. Я в этом совсем не силен. Я же их никогда не писал и совершенно не умею этого делать… Ах, вот если бы это была математика, какое-нибудь там пусть даже самое сложное, самое заковыристое уравнение! Уж я бы непременно его решил!

Пушкин одной рукой облокотился на чугунное ограждение и, глядя весело на Уфимцева, проговорил:

— Помилуй бог, Юрий Петрович, а что, разве ты пробовал когда-нибудь этим заняться?! Нет? Тогда в чем же дело?! Надо рискнуть, надо непременно попытаться. Надо посеять сладкие, обворожительно-приятные слова среди сухих математических формул твоей возлюбленной. И я уверен, что они быстро дадут там свои побеги и плоды. А раз ты говоришь, что времени совсем не осталось, что ждать больше никак нельзя, то надо сделать это прямо сейчас. Немедленно! Она у тебя такая хорошенькая! — И он при этом глубоко и, как могло показаться, даже с сожалением вздохнул. — Если будешь бездействовать, то поверь мне, точно уведут. Красивые люди, как и красивые цветы, всегда привлекают к себе повышенное внимание. Так ты согласен?

— Да я бы, конечно, с удовольствием, — польщенный словами Пушкина, согласно кивнул Уфимцев, — и хотел бы это осуществить. Но, к своему стыду, совершенно не представляю, каким образом… Как эту задачку можно решить?

— Ну ты, Юрий Петрович, и недогадливый! Как ты думаешь, а я здесь на что?! Вот, если бы, к примеру, у меня сейчас возникли какие-нибудь сложности с вычислениями, ты всего скорее не отказал бы мне в помощи? Скажи, разве я не прав? И я тоже готов тебе помочь. — Лицо Пушкина так и светилось от радости, и он прямо приплясывал на месте от нетерпения. — Ну, так ты согласен?

— Ну, не знаю… — проговорил Уфимцев растерянно, — ну раз так… то давай, попробуем.

— Молодец! — Громко выкрикнув, хлопнул по спине Уфимцева Пушкин. — Ты должен верить в могущество слова, которое несет за собой еще более сильные образы. Слово может, как нож или пуля, сразить, но может и безмерно возвысить. И человек лишь тешит себя пустой надеждой, что совершенно не зависит от силы слова. Это, мой друг, полнейшая иллюзия, скажу я тебе. Чистейший самообман! Давай же возьмем искренние и приятные слова к себе в помощники, вырастим из них благоуханный сад чудесных растений и пустим твою прелестную Еву по нему прогуляться. И, как ты думаешь, дорогой ты наш Юрий Петрович, сорвет ли она там себе запретное яблочко? А? Не сомневайся, поверь, обязательно сорвет! Итак, давай прямо сейчас и начнем. Изложим все так, как ты мне и говорил…

Он всего на какие-то мгновения задумался, прикоснулся пальцами руки ко лбу и тут же, оторвав руку и стремительно бросив ее куда-то в воздух, с чувством вдохновения продекламировал:

Он повернул голову к Уфимцеву и возбужденно почти прокричал:

— Ну, а теперь очередь за тобой! Давай, давай скорей придумывай рифму к слову «гложет» и сочиняй третью строку стиха! Ну…

Уфимцев задумался и вдруг неожиданно для самого себя произнес:

— Отлично, Юрий Петрович! — ударил рукой по воздуху Пушкин и, сверкая неожиданно потемневшими глазами, тут же продолжил:

Он закончил последнюю фразу и энергично и нетерпеливо кольнул воздух тростью, как шпагой, в направлении Уфимцева.

глубоко вздохнув и покачав головой, выдавил из себя Уфимцев, а Пушкин тут же подхватил:

Они еще сочинили с десяток строк, причем Уфимцев почувствовал, что это у него теперь получается гораздо легче, чем в самом начале. А когда закончили, Пушкин подошел к нему и, обхватив и сжав в своих довольно крепких объятиях, проникновенно проговорил:

— Браво, Юрий Петрович! Молодец! Я знал, что у тебя все получится. В стихосложении необычайно важно правильные глаголы подобрать, которые отвечали бы смыслу всего содержания, передавали бы нужное настроение и готовили бы место и почву для сильных образов. Теперь это не стыдно и твоей обворожительной Еве прочитать. И, уж поверь моему богатому опыту, она способна по достоинству оценить столь пылкое мужское признание. Главное — не трусить! Настоящее чувство даже стыдно и скрывать. Оно как редкий подарок судьбы! Ты же должен знать, что пылкость чувств, как и искренность слов, готовы творить чудеса! И стоит тебе завтра, — он вынул из маленького кармана часы и, открыв крышку и взглянув на них, уточнил, — нет, уже сегодня, друг мой, именно сегодня… доставить этот фейерверк восторженных чувств к объекту твоего восхищения и поклонения, и твои старания будут вознаграждены. Только не сомневайся! Ты веришь мне? — И он своими чистыми голубыми глазами в упор посмотрел на Уфимцева. — Ты должен верить мне… как старшему другу.