Сергей Жадан - Красный Элвис

На улице конец мая, чудесная погода, дождя нет, и в студенческом городке, где живут мои хорошие знакомые, студенты-богословы, происходит огромная тусня, такое прямо-таки гигантское ежегодное сборище, которое начинается ночью с субботы на воскресенье, ну и уже не заканчивается, кажется, никогда, то есть обычно заканчивается, но во всяком случае несколько дней после этого в здешнем воздухе стоит густой сивушный дух, дух блевоты и легалайза, который несознательная местная молодежь ошибочно принимает за дух сопротивления. Организаторы вечеринки, представители студенческих профсоюзов и нескольких молодежных леворадикальных партий, целый день накануне свозят бочки с пивом, монтируют военно-полевые экологические сортиры, развешивают на деревьях разноцветные флажки и гирлянды, уже часов до десяти-одиннадцати вечера бочки опустошаются, сортиры забиваются окурками и протекают, флажки изувеченно свисают с веток, как китайская лапша, конечно, мы с Берни попадаем сюда именно в такое время, это уже после калинки-малинки и ирландских партизанских песен, у него тут хорошие знакомые, у меня тут хорошие знакомые, одним словом, нам тут рады, и можно даже сказать, что в этой стране это чуть ли не единственное место, где нам рады, так что вперед, вперед и не останавливаться, нас и так лишили самого необходимого, что нам оставили? — какие-то гражданские права, кучу выродков, которые хотят нас использовать, массу ублюдков в прессе и на телевидении, продажные выборы, вонючие политические движения, если ты не интересуешься шоу-бизнесом и макроэкономикой, тебя просто считают симулянтом и дезертиром, представляющим прямую и непосредственную угрозу для общества, так что самый лучший и безопасный способ решить все твои проблемы — это заткнуть тебя в какую-нибудь контору, дать тебе в кредит какой-нибудь на фиг тебе не нужный дом с большой клумбой, за который ты будешь полжизни возвращать бабки с процентами, чтобы в голову не лезла всякая хуйня, богословы хорошо понимают такие штуки, может, потому так горько и заливаются демпинговым пивом и местного разлива текилой, понимают, что на самом деле выбирать им почти не из чего — либо оставаться всю свою взрослую жизнь богословом, либо пойти скользкой дорогой таких вот чуваков, как Берни, и до конца дней своих таскаться от супермаркета к супермаркету в поисках дешевого бухла. Если я не завязну в эту плотную и липкую богословскую массу, которая кучкуется вокруг уцелевших бочек с пивом, и если меня не втопчут в говно и траву грязные богословские кроссовки, я выберусь-таки на сушу и посмотрю на все это со стороны, смогу успокоиться и что-нибудь выпить, а там и Берни найдется — так я говорил себе в ту ночь, выползая на маленький холмик в стороне от богословской вакханалии, в конце концов и вправду достигаю холмика и нахожу там приятеля Яниса, знакомого литовца, который сейчас пишет работу про мистиков и собирается защищаться, и Янис ведет меня за собой к соседнему корпусу в студенческий клуб, где готовится к выступлению местная группа «Серп и молот», такие австрийские панки, которые обсмотрелись в детстве голливудских блокбастеров про КГБ и Горбачева и в какой-то момент поехали на этой теме, поэтому все их, так сказать, творчество посвящено памяти бывшей империи зла, для них это типа романтика, как в совке существуют, скажем, ковбойские кантри-группы, так и они поют русский рок с венским акцентом, носят какие-то собственноручно сшитые бобровые шапки и приобретенные в военных магазинах кирзовые сапоги, романтика, мать его за ногу, забыли чуваки маршала Жукова, он бы им показал русский рок и прощание славянки, подготовка к выступлению состоит в щедрой раздаче водяры на входе всем желающим, желающих становится все больше, мы попали очень вовремя, музыканты наконец выбираются на сцену, неохотно берут в руки свои инструменты, их вокалист (ха-ха, вокалист) включает микрофон и сделав злобную мину, говорит: «Горбачев! Смирнофф! Хуй!», на этом его словарный запас благополучно исчерпывается, и начинается музыка. Водки больше не наливают.

…могло быть потом. Потом могли быть два часа омерзительнейших звуков, вконец обезображенных электроаппаратурой, всякими там динамиками и примочками, как это бывает, потом могли начаться настоящие отношения, когда бесплатные напитки заканчиваются, а остановиться уже никто не может, и главное — не хочет, вот в этом месте в этот момент коварный змей-искуситель и вползает под барную стойку за прилавок между пузатых темных бутылок со скотчем и водярой и оттуда хитро подмигивает всем присутствующим, будто нашептывает — давайте, чуваки, оттянитесь, хули там, богословы, не останавливайтесь, ни в коем случае не останавливайтесь, иначе это для вас очень плохо кончится, слышите, как лажают эти придурки в кирзовых сапогах? Эти ебаные австрийские панки, которые считают, что схватили своего долбаного господа бога за бороду, слышите, как хрипят их колонки? Если вы сейчас остановитесь, это хрипение будет продолжаться вечно, оно останется в ваших головах, и из вас уже не выйдет никаких богословов, из вас даже экономистов не выйдет, будете ползать как слизни от супермаркета к супермаркету, покупая теплое пиво в банках, — шепчет своим коварным голосом этот чертов демон, и все его слушают и набираются, и все это продолжается до тех пор, пока этот самый вокалист (ха-ха) не выдерживает, цепляется за какие-то провода и летит прямо в зал под ноги богословам и макроэкономистам, и это воспринимается как призыв к братанию на этом немецком фронте нашего бытового алкоголизма, я подхожу к музыкантам, и мы быстро знакомимся и говорим про погоду, шоу-бизнес и студенческую солидарность, и я обещаю сделать им концерт у себя на родине, говорю, что им там будет интересно, там по улицам до сих пор ходят настоящие живые гэбэшники, их даже можно потрогать, если вдруг возникнет такое желание, кое-кто — уверяю я их — этим постоянно и занимается, музыканты рвут на себе бутафорские армяки, хорошие парни, мы обмениваемся адресами, визитками и номерами кредиток и, толкаясь, выходим из клуба, таща на себе их аппаратуру. Гитарист, имени которого я запомнить не могу, там слишком много шипящих, ведет меня за собой, сейчас, говорит, мы пойдем домой к моему брату, у него сегодня праздник, и мы должны его поздравить, и ты пойдешь с нами — у нас есть одно свободное место, и это звучит так, будто он предлагает мне последнюю — случайно не занятую — вакансию на отпущение грехов у папы римского, так что отказываться просто бессмысленно, и мы все пробираемся сквозь многотысячную толпу веселого народа, неся на плечах колонки, гитары и вокалиста, такой натруженный марш-бросок в толпе богословов и макроэкономистов, где-то сбоку начинается ряд подтопленных экологических сортиров, из крайнего слышны блевотные звуки, кого-то рвет, и только по едва уловимым и едва различимым вибрациям я узнаю голос Берни — своего друга и учителя, для которого эта тридцатилетняя война все никак не закончится…