Елена Гусарева - Забыть не могу

– Да ты что!

– Светланой зовут. Ей три года.

– Так мама ваша замуж вышла?

– Да… там тоже ничего не получилось. – Иван отмахнулся.

«Зачем он про Светланку рассказал?»

– Ну, мне пора, – заторопился он, протискиваясь мимо соседки.

– Счастливо, – попрощалась Марья Петровна с ноткой грусти в голосе. – Ростику привет передавай.

Иван кивнул и выбежал вон из подъезда.

Когда он оказался на улице, совсем стемнело. Отчаянно тянуло покурить, но он держался. Выкинул сигареты в урну на остановке, чтобы не соблазниться, и прыгнул в маршрутку, идущую до Привокзальной. Домой хотелось меньше всего, но глаза слипались, а ночевать на улице не улыбалось. Дождь постепенно обратился в снег. Он мягко конопатил щели в бордюрах, растворялся в черных провалах луж. Удаляясь от центра города, людей и света на улицах становилось все меньше.

Иван согрелся и выскользнул из реальности. Ему снилось, как он пытается вытащить из пачки сигарету, но руки не слушаются, сигареты под пальцами крошатся, а он злится от нетерпения. Вдруг голос отца сказал над самым ухом: «Еще раз увижу, голову оторву!». Иван оглянулся, но вместо отца увидел склонившегося над ним водителя маршрутки. Тот тряс его за плечо: «Приехали, конечная!».

Иван соскочил с подножки и побрел в сторону дома. Он обогнул здание вокзала, недавно отреставрированное и выглядящее вполне цивильно, и направился к старому району «привокзальных деревяшек», как его было принято называть в городе.

Асфальт скоро закончился. Фонари заметно поредели. Грязная улица нестройных деревянных домов за покосившимися заборами начиналась скелетом «запорожца», в котором недавно ощенилась бродячая сука. Иван обогнул «запорожец» по широкой дуге. Псина заволновалась и истошно завыла. Кто-то выругался матом в темноте. Возле дома напротив Иван различил огонек сигареты соседа. Проваливаясь в жидкую грязь, он побрел дальше. Иван жил на этой улице уже второй год с тех пор, как не стало отца, но так и не привык, не чувствовал, не хотел чувствовать себя своим. Казалось, к такой обстановке невозможно приспособиться и за десять лет. Каждый раз, сворачивая на эту улицу, которую и улицей-то назвать было нельзя, в груди закипало возмущение. Всей душой, всем существом он ненавидел женщину, которая была в ответе за случившиеся с ним и братом несчастья, – его собственную мать.

В доме матери горел свет во всех окнах. Верка-Сердючка горланила из открытых форточек: «Гоп, гоп, гоп чида – гоп…» Гулянка, видно, была в самом разгаре. Иван перелез через поваленный забор, прошел запущенным огородом, чтобы войти домой не в дверь, а в окно, как он в последнее время привык делать. Так был шанс, что мать не заметит его возвращения. Все лето он ночевал в сарае и почти не показывался ей на глаза, но сейчас слишком холодно.

Иван делил комнату с «брателло» – так они привыкли друг друга называть еще с пеленок, хоть и звучало теперь глупо и старомодно. Они были близнецами и, хотя внешне на первый взгляд ничем не отличались, никто из знакомых их не путал. Еще в детском саду, после пары минут общения с братьями, разница становилась очевидной, даже если их одели одинаково. Манера говорить, мимика, жестикуляции, темперамент, походка – все отличалось. Иван не припоминал, чтобы в детстве они делили игрушки, потому что у каждого были свои любимые. Они никогда не дрались и не ссорились, играли чаще всего раздельно, общих друзей не заводили. И чем старше они становились, тем больше не совпадали.

Иван хорошо ладил с отцом, Ростислав тяготел к матери. В отличие от брата, Иван спокойно воспринял развод родителей, считая это делом вполне естественным. Уж слишком тяжело они уживались под одной крышей. Воспоминание, в котором зареванная мать стоит на лестничной площадке с чемоданом, не вызывало почти никаких эмоций. В тот момент Иван больше переживал за брата, которого отец запер в комнате, не позволяя проститься. Уход матери положил конец бесконечным скандалам, значительно облегчив им жизнь. Уже тогда Иван поддерживал отца, и его обиды были обидами Ивана. Брат же принял сторону матери и нашел способ поддерживать с ней связь, хотя ему в то время было всего шесть. Иван помнил, как Ростик, по наущению матери, тащил из дома разные вещи и воровал у отца наличные. Однажды отец поколотил его, сказав, что, если хочет помочь «потаскухе», пусть попросит, а воровство недопустимо. Рост никогда не просил, но каждый месяц из кошелька отца пропадали деньги. С тех пор отец делал вид, что не замечает. Иван с матерью не общался вовсе, да и она никогда не искала встреч, и даже не интересовалась им.