Олег Мироненко - Из жизни инопланетян. Цивилизация. Сборники рассказов

Жилось ему, в общем-то, не очень сладко – помимо вынужденного редкозубья обладал он ещё исключительной лопоухостью и кривым, сломанным ещё в далёком-далёком детстве носом. Глаза, у него, правда, были замечательные: синие, с бирюзовым отливом, и иногда в них плескалось море, а иногда и целый океан. Но в глаза ему никто не смотрел, и он тоже в глаза никому не заглядывал – сразу можно было нарваться на приключение. Жил он с матерью, не бедно и не богато, не голодал – это уж точно, и одет-обут всегда был по сезону. Мать частенько в одиночку дегустировала спиртосодержащие напитки и тогда жалела и себя, и своего лопоухого сына, плода неудачного и даже оскорбительного для её памяти романа. Любила ли она его? Любила, наверное… А он стеснялся и себя, и её. Но тоже, наверное, любил.

А вот людей он боялся. Боялся учителей, ставящих ему «тройки», хотя к урокам он всегда был готов – его просто не слушали. Боялся девочек, презрительно косивших глаза в его сторону, когда он оказывался рядом. Боялся одноклассников, безжалостно тюкавших его. Боялся посторонних мужчин и женщин, потому что, от природы наблюдательный и уязвимый, ощущал себя в их присутствии неким зверьком, которого в любой момент могли то ли погладить, то ли пнуть. И, кроме страха, жило ещё в нём и постоянное ожидание чего-то. Чего? Эх, кабы знать…

Читать он любил – компьютер маманя потянуть ну никак уже не могла. И вот, классе в десятом, попалась ему в руки некая эзотерическая книжка, из которой он узнал, что согласно учению древних индийцев, все числа – от одного до девяти – соответствовали степени развития материи и связи её со Вселенной. Так, выходило, что 1 – это камни там, минералы всякие; 2 – растения всевозможные; 3 – животные самые разные; 4 – это уже человек, это его крестное число (видите, как палочки пересекаются?) Ну, а 5 – это ангелы, а про остальные числа ведают уже только избранные: рангом не ниже ангелов, значит. Крепко засела эта квалификация в голове и душе Редкозубого, книгу он в библиотеку тогда не сдал и постоянно перечитывал, пока окончательно не уяснил для себя, что он-то уж точно – человек, свой крест несущий, а те, кто кидают в него камни – камни и есть, кто стегает его крапивой – крапива и есть, кто кусает его со злобой – собаки и есть. И не то, чтобы жить после этого ему как-то разом легче стало – нет, но вот ожидание чего-то усилилось прямо-таки до зуда в душе. И сбылось – встретил он ангела. Это была новенькая из их класса, вся в рыжих конопушках, нос кнопкой – смотреть не на что, но вот глаза… В них плескалась синева, которую до него никто не замечал, а он взял, да и заметил. И она, подсмотрев море-океан в его окольцованной душе, вдруг взяла да и поцеловала его. В нос. А потом и в дрожащие губы. И разом пропал страх у Пилорыла. И окружали его теперь не камни с гадюками, а такие же люди, как и он, и дело-то, оказывается, в нём было, а не в них. И действительно, как-то скоро после этого перестали вдруг называть его и Пилой, и Рылом, а всё больше Редким – ничего так себе кликуха… Но его ангелу это тоже не нравилось, и она частенько сердито выговаривала ему: «Ты Саша, понял? Саша, Сашенька, Сашуля – и никто больше!» Что ж, у ангелов своя правда. А потом… она умерла. Пьяный водитель, свой крест несущий, оборвал её командировку на Земле. И всё. Разом высох океан. Пришёл он домой, лёг в холодную постель и замер, боясь пошевелиться, цепенея всё больше и больше. Так и застыл к утру, превратившись в камень. И тенью билось над ним нечто, создающее ветер, шепчущий: «Саша, Сашенька, Сашюля…»

– Эй, шпана, у вас два часа! Деньги где?

Это резвился Виталик – гитарист, вокалист и барыга первостатейный. За два часа репетиции – три рубля! Нехилая схема. (Вся эта байда, о которой я рассказываю, случилась со мной в конце восьмидесятых, а три рубля тогда были деньги. Как и рубль.) Впрочем, волны возмущения затухли где-то внутри, снаружи мы вольности себе не позволяли. Ансамбль был вотчиной старшеклассников, и хотя формально мы имели право на репетиции без денежных махинаций, на деле приходилось скидываться. И не жужжать. Иначе нас могли бы подвергнуть остракизму и отлучить от самозабвенного бренчания и стучания на полурасстроенных инструментах. Rock’n’Roll требовал жертв.

Я запиливал соло и иногда орал в микрофон. «Ионику» старшие товарищи от нас благоразумно прятали, и поэтому Игорьку приходилось лабать на стоящем в актовом зале пианино, а когда остальные в целях экономии времени репетировали в каморке, Игорёк наяривал на сцене один, прислушиваясь к смутным звукам за спиной. Да, мы были сыгранной командой… За ударными восседал Валерка, на ритм-гитаре боролся с гармонией Гоша, он же и пел высоким и довольно мерзким, на мой взгляд, голоском. Басуху терзал Димон.