Анаис Нин - Шпион в доме любви

Сегодня, когда наркотик ласк унесет их в космос, свободная — свободная на мгновение от всех помех на пути к полному единению, созданному самими человеческими существами, — она отдаст ему Сабину настоящую.

Когда их трепещущие тела лежали рядом, всегда наступало затишье, и среди этого покоя каждый начинал ткать разлучающие нити, разъединяя то, что было соединено, возвращая каждому то, что на мгновение было поделено поровну.

Были эссенции ласк, которые могли проникнуть под самую тяжелую изоляцию, просочиться через надежную защиту, однако, стоило обмену страстями завершиться, они могли быть уничтожены, как животворящее семя.

Мамбо вернулся к осторожной работе по выдвижению тайных обвинений против Сабины в том, что она ищет исключительно удовольствие, что она любит в нем только островитянина, пловца и барабанщика, что она никогда не затрагивала в нем, не желала и не принимала в свое тело художника, за что сам он ценил себя прежде всего, сочинителя музыки, которая была дистилляцией варварских тем его происхождения.

Он был беглецом со своего собственного острова, ищущим осознанности, ищущим тени и тонкой уравновешенности, как в музыке Дебюсси, а рядом с ним лежала Сабина, лихорадочно рассеивавшая всякую утонченность требованиями.

— Бей в барабаны, Мамбо, бей! Бей в барабаны ради меня.

Сабина тоже выскальзывала из того обжигающего мгновения, которое почти расплавило их различия. Ее тайну, саму открывшуюся и обнаженную в его руках, нужно было употребить еще раз, ибо в тишине Сабина чувствовала, что мужчина отпрянул и теперь безмолвно обвиняет ее.

Прежде чем он мог заговорить и уязвить ее словами, пока она лежала перед ним, нагая и открытая, пока он готовился к судилищу, она подготавливала собственную метаморфозу, чтобы какую бы Сабину он ни сразил, она могла ускользнуть, как из-под личины, сбросив захваченное им «я» со словами:

— А это не я.

Любое из имевшихся у него, примитива, в наличии разрушительных слов, адресованных Сабине, тогда уже не могло бы достичь ее; она была на пути из леса их страсти, далеко от сердцевины, неуязвимая, защищенная бегством. Осталась только одежда: она была свалена в кучку на полу его комнаты и пустела.

Однажды в некоем древнем городе в Южной Америке Сабина видела улицы, разрушенные землетрясением. Не осталось ничего, кроме фасадов, как на картинах Кирико [8] Джорджио Де Кирико (1888–1978) — итальянский живописец, глава «метафизической школы» : гранитные фасады остались стоять с дверями и окнами, наполовину сорванными с петель и неожиданно открывавшимися не на домашнее хозяйство, приютившееся вокруг очага, а на целые семьи, ночующие под открытым небом и защищенные от прохожих только одной стеной да дверью при полном отсутствии крыши и трех остальных стен.

Она осознала, что в комнате каждого любовника она ожидает найти именно эту неограниченность пространства, море, горы, видимые со всех сторон, мир, отгороженный одной стеной. Очаг без крыши и стен, произрастающий среди деревьев, пол, через который пробиваются дикие цветы, чтобы явить свои улыбающиеся мордашки, гнездящиеся колонией птицы, храмы, пирамиды и причудливые церкви в отдалении.

Когда же она видела четыре стены и постель, загнанную в угол, как будто остановленную в полете неким, препятствием, то испытывала не те чувства, что другие путешественники: «Вот она, цель моих скитаний, и теперь я могу снять дорожный костюм», но: «Меня взяли в плен, и, рано или поздно, мне придется отсюда бежать».

Ни одно место, ни одно человеческое существо не может вынести, когда на него смотрит хрустальное око абсолютного так, будто они лишь препятствия на пути к месту или человеку большей ценности, созданные воображением. Это разочарование она приносила каждой комнате, когда задавалась вопросом: «Неужели я здесь навсегда?». То было разочарование, просьба о безвозвратном, о бесконечной фиксации на отдельном месте или отношении. Она преждевременно его старила, она ускоряла процесс гниения утратой новизны. Химический смертоносный луч, этот концентрат времени, зарождающий страх застоя, как истребительный луч, убивающий при максимальной скорости в сотню лет за минуту.

В это мгновение она осознавала свое зло, невидимое преступление, равное убийству в жизни. Это была ее тайная болезнь, которую она считала неизлечимой, не-поддающейся названию.

Прикоснувшись к источнику смерти, она возвращалась к источнику жизни; только в «Жар-птице» Стравинского [9] Федор Игнатьевич Стравинский (1882–1971 ) — русский композитор и дирижер Сабина находила свою точную музыкальную биографию. Только здесь она обретала потерянную Сабину, свое самооткрытие.