Андрей Зоткин - Грязь. Сборник

Единственная дверь на третьем этаже была выкрашена белой краской, и, наверное, её можно было назвать безупречной. Идеально белый цвет и ровная черная надпись, выведенная по трафарету: «God is Gay». Её в своё время сделал один успешный музыкант. Впоследствии он наложил на себя руки. Видно, не захотел он к своему Богу. Я остановился у этой двери. Идеальная вещь, просто отвратительно. И о чём же она?

Я сразу вспомнил ту песенку, куплеты просто проговаривались, а припевы всегда напевали на какой-то детский мотив:

Записываешь?

Я никогда не учил слова,

Я никогда не заучивал темп,

Я часто фальшивлю в игре,

Мне глубоко наплевать.

Придётся вам потерпеть,

Скоро всё будет в порядке.

Записываешь?

God is Gay, God is Gay,

Я никто, пустое место,

God is Gay, God is Gay,

Потерпите, осталось немного,

God is Gay, God is Gay…

Мы быстро зашли и оказались в царстве подлинного искусства. Непонятно как такая большая квартира попала в руки таких личностей: высокие потолки, Г-образный коридор и около двадцати комнат. Здесь всегда было людно, а над нами не было Бога.

– Островок Свободы в огромном море невежества! – он похлопал меня по плечу. – Добро пожаловать в жилище Молдорфа!

Нет, это не был догмат, мы не посягали на божественный престол, в отличие от всех церковников, что нас окружали и были в нашем печальном опыте, это была констатация факта: над нами не было Бога. Конечно, речь шла не о мифологических персонажах, неизбежно-неотвратимо составляющих наш культурный фон, а о смыслах, ценностях, убеждениях. Они в нас умерли после встречи с людьми снаружи, после наших многочисленных неудач, унижений, злостной нелюбви, причинённой нам и спасительной мысли: я просто не как они. Вот так и живём, каждый раз содрогаясь в судорогах глубинного хохота, слыша что-нибудь о заповедях. Не укради, не убий, не прелюбодействуй… Что такое это не прелюбодействуй в нашем современном мире? Как же так? А чем же я еще буду заниматься, как не курить и не прелюбодействовать, в надежде, что этот круговорот не прекратится в ближайшие годы? Стоит выглянуть в окно и понять: больше заниматься в этом абсурде решительно нечем. А ведь хотелось бы, хотелось бы стать человеком, но… Голые стены человечности вновь холодели, и по ним беспрерывно лилась талая вода из обреченных сердец, ошпаривая руки каждого, кто посмеет прикоснуться. Великое испытание огнем и холодом – но ради кого стоило его проходить?

Я слабо улыбнулся, оценив его шутку. Он подмигнул мне и через пару секунд скрылся за ближайшей дверью с торжественной табличкой, помещенной в позолоченную рамку: «Ставка Наполеона». Он закуривал на ходу, чуть ссутулившись над огоньком. Сейчас он чувствовал себя посланником Судьбы. Рядом с дверью висел простреленный портрет Бонапарта. Пуля точно легла между глаз. Последняя пуля для императора.

Я проводил его взглядом. Мой товарищ был горем своей семьи, горем настолько большим, что два рода прервались на нем: по матери и отцу в целом мире не осталось родного ему человека. Всё, будто, было для него предопределено свыше задолго до его рождения: над всем, к чему такой человек прикасался, начинало тяготеть бремя разрушения и несбыточности надежд; он отравлял мир вокруг себя и понимал это. Так он и стал оборванцем, не найдя никого, кто мог бы и хотел бы ему помочь. А оборванец – это великий артист. Надо было чем-то заняться.

Я заглянул в самую первую комнату, она была прямо напротив входа. Дверей нет, помещение узкое и длинное, больше напоминает коридор, ведущий к большому окну. Оконная рама занимает треть высокой стены. У неё стоит знакомый Писатель в красном шарфе и немолодой мужчина маленького роста в забавной шляпе. Они пристально смотрят в окно, явно за чем-то наблюдая. С улицы разносятся громкие крики: молодежь, проходящая мимо, скандирует лозунги. Наверное, очередная колонна очередной группировки.

Писатель тяжело вздохнул:

– Ну, ведь глупые, глупые… Ничем не лучше тех же жандармов. Вот зачем люди идут служить в префектуру полиции? Потому что другое делать не могут, в контроле нуждаются. Не знают, что делать, когда приказа нет. Ты им дай приказ, и они счастливые побегут его исполнять, чувствуют себя нужными. Конечно, за идею ещё идут. А они, – он ткнул пальцем в стекло. – Молодые, ничего не знают, не умеют. Мозгов для самостоятельности не хватает. Услышат, что правительство их плохое, и сразу в мятежные отряды записываются, и также приказов ждут. Ладно, хоть жандармы порядок более-менее держат, хоть какой-то толк, а они?