Вадим Чекунов - Кирза

Седьмой час.

Наряд принимают шнурки — Белкин и Мищенко с Ткачом. Старшими у них Мишаня Гончаров и Сахнюк.

Сахнюк, как всегда, долго и нудно проверяет каждый закуток. Жадно поглядывает на свертки с хавчиком.

Оставляем смене половину раздобытого.

Сменившись, идем в казарму. Кепки у нас сдвинуты на затылок, на ремнях болтяются штык-ножи. Форма белесая, застиранная. Каждую неделю драили, с хлоркой.

Мы — черпаки. Бывалые солдаты.

И духи, в новеньких парадках гуляющие по части со своими родителями, это прекрасно видят. Смотрят на нас пугливо. Кто-то из них попадет к нам во взвод.

После ужина я, Паша Секс и Кица заруливаем в курилку. Там на лавочке небрежно сидит Череп, расстегнутый почти до пупа. На его погонах — сержантские лычки. Череп недавно вернулся из учебки.

— Ваши уже пришли? — пожимая нам руки, спрашивает Череп.

— Хер знает, наверное, пришли: — Паша кивает в сторону входа в казарму. — Вон, видал — Костюк утерпеть не смог, уже поперся «бачиты-шукаты».

Череп длинно сплевывает в сторону.

— Я своих уже видел. Чмошники одни: Одному даже въебать пришлось — тормозит, сука: Курить будете?

Череп протягивает пачку «Мальборо».

Под дружное «О-о-ооо!» угощаемся и усаживаемся рядом.

— Ты не круто начал, Санек, случайно? — говорю я Черепу. — Их родаки еще не все уехали: Потом, у людей присяга только прошла: Не порть им праздник: Помнишь, нас в первые дни ведь не трогали.

Череп резко разворачивается ко мне:

— Я случайно ничего не начинаю, понял? Или ты думаешь, я их конфетками угощать буду, да?

— Меня Скакун угощал. И ничего, не переломился:

Череп встряхивает челкой:

— Меня не ебет никакой там Скакун! У меня в роте будет по моим правилам! А этим чмырям только на пользу пойдет! Как там нас заставляли говорить, помнишь?

— «Нас ебут, а мы крепчаем», — киваю. — Такое не забывается.

— Вот и я о том же, — Череп встает. — Ладно, пора мне! — машет он нам рукой и направляется к казарме.

Дверь за ним захлопывается, и до нас доносится его зычный голос:

— Ду-ухи-и! Ве-е-шайте-е-есь!

Докуриваем и поднимаемся.

— Ну что, пошли и мы тоже? — подмигивает Кица.

В казарме нас встречает Костюк. Рот у него до ушей. Вид — самый счастливый.

— Ты тилькы подывысь! Це наши бойцы! — радостно гогочет Костюк и тычет пальцем в стекло бытовки. — Пидшываются! Можэ, и наши пускай пидошьют?

Сашко возбужден.

Это — переломный момент в нашей службе. Мы — самый злой народ в армии. До хуя прослужили, до хуя осталось.

А это — наши бойцы. Вешайтесь, духи:

— Пойдем, Сашко. Пощупаем братву.

Заходим в бытовку.

Бойцы, как один, откладывают кителя и встают.

Лица — рыхлые, бледные и настороженные. Какая-то угодливость в их глазах. Блядь, неужели, мы такими же были год назад?.. Быть такого не может:

Может. Так оно и было.

Они не лучше и не хуже. Они — бывшие мы.

Именно за это начинаешь ненавидеть их.

Вид у меня правильный. «Афганка» расстегнута на три пуговицы. Ремень, где ему и положено. Надраенная и сточенная до гладкости бляха загнута по-черпаковски. На сапогах — подковки. Ими-то я и царапаю паркет бытовки, проходя к окну.

Взгляды бойцов прикованы к моим сапогам.

«Нехуево таким по ебалу получить!» — как говорил Вовка Чурюкин в первую нашу ночь в этой ебаной части.

Ну, посмотрим, кто вы, да что вы:

— Здорово, пацаны! — улыбаясь, присаживаюсь на подоконник.

Бойцы переглядываются и нестройно отвечают:

— Здравия желаем, товарищ ефрейтор!

Вспоминаю сержанта Рыцка и выдаю бойцам:

— Я. Вам. Не ефрейтор. Я. Товарищ черпак. И я. Вас. Буду ебать. Сигарету.

Четверо суетливо вынимают из карманов пачки сигарет и протягивают их мне.

«Ява», «Космос», «Родопи», «Полет».

— Ты подъебал меня, воин, что ли, со своим «Полетом»? Дедушке своему без фильтра хуйню подгоняешь?

Сам себе не верю. Мне через год на гражданку. В универ опять. Меня же не примут обратно. Я же по-другому уже общаться не смогу. Как я декану скажу — «не понял. блядь, где приказ о моем зачислении? Минута времени — курю, удивляюсь — я снова зачислен! Время пошло, родимый!»

Но это будет лишь через год — срок огромный. До этого еще надо дожить. А пока:

Отбираю у бойца всю пачку «Космоса» и подмигиваю:

— Откуда сами будете?

Бойцы — их всего семь человек — наперебой отвечают:

— С Челябинска: Пермь: Свердловкие:

Двое оказываются из Московской области. Один из Люберец, другой из Пушкина. Земляки почти.

— А, Люберцы: — киваю. — Слыхали, слыхали: Хорошо вы Москву держали раньше! Правильно. Москвичи — народ говеный. Здесь их никто не любит. Считайте, повезло вам, что никого с Москвы нет.