Вадим Чекунов - Кирза

Берет китель и вновь откладывет. Мечтательно улыбается:

— А вообще, хоть Лариска и блядь, а есть в ней что-то такое: Солдату нужное: Простое и надежное:

— Как сапог кирзовый, да? — говорю я.

Оба смеемся.

В бытовку, приоткрыв дверь, заглядывает Вася Свищ и тут же исчезает.

— Чего это он? — спрашиваю я.

Паша пожимает плечами. Вновь принимается за подшиву.

— А ты бы с Лариской смог? — говорит он, продевая иголку.

— Не знаю: Чего тут не мочь — гондон одевай, и вперед. Будут деньги лишние, посмотрим: Меня на гражданке никто не ждет.

— Чего так? Тебе же писала какая-то: Жанна, что ли?

— Яна. Яна Пережогина. Русская, но из Таллина. В общаге живет, на Вернадского. Ох и зависал я у нее, Паш! На дембель приду когда, она уж пятый курс закончит. Может, и не увидимся с ней. Да и не надо. Мне пацаны с курса писали, она с другим давно. Там, в общаге, знаешь какой бордель — мама, не горюй!

— Мои сочувствия! — говорит Паша. — Солдату, хоть и нужна блядь, но — здесь нужна. А дома чтобы настоящая девчонка ждала.

— Кому как. Вон посмотри, сколько чуваков маются. Ждет — не ждет, пишет — не пишет: А мне — по барабану. На филфаке девок много. Вернусь — один не останусь. А так — спокойнее.

Дверь бытовки снова приоткрывается и теперь заглядывает проснувшийся уже Колбаса:

— Подшиваетесь? Ну-ну: Не спешите особо. В ленинскую зайдите оба.

Колбаса исчезает.

Мы с Пашей переглядываемся.

— Я так понимаю: — говорит Паша.

— И я так понимаю, — отвечаю я. — Пошли.

В ленинской комнате никого, кроме Колбасы и Свища. Ремни у них сняты, концами намотаны на руки. Оба ухмыляются и помахивают бляхами.

Нас будут переводить в черпаки.

— Ну что, кто первый и смелый? — гогочет Колбаса и вдруг со всего размаху лупит ремнем об стол. Мы с Пашей вздрагиваем. Звук получается эффектный.

— Иди ты! — подталкивает меня в бок Паша.

Оно и к лучшему — быстрее отделаюсь.

— Что делать-то? — спрашиваю я.

— Ляхай на стол, — широко улыбается Вася, растягивая ремень.

— И считай. Сам, чтоб мы не ошиблись! — добавляет Колбаса.

Я укладываюсь на стол, хватаюсь за края и поворачиваю голову к Свищу:

— Слышь, ты только полегче там: Силы-то у тебя:

Я не успеваю договорить — мою задницу припечатывает бляха Колбасы.

Больно — пиздец!

— Раз! — кричу я.

Еще удар.

— Два!

На пятом боль становится ровной — лишь слышу звучные шлепки и Васино мясницкое «хыканье».

Продолжаю считать:

— Десять! Одиннадцать! Двенадцать!

Все. Двенадцать раз по жопе. По числу отслуженных месяцев.

Все. Я — черпак.

Скатившись со стола, натягиваю штаны. Это зимой, став шнурками, мы бежали прислониться к холодной стене. Черпак боль переносит стойко.

— Молодец, — Колбаса раскуривает сгарету и передает мне. — Держи, помогает. Секс, давай на стол!

Пашка укладывается, и начинает считать удары.

Колбаса и Свищ лупят со всей силы, и мне даже не верится, что только что через это прошел я, и вот теперь почти спокойно курю и наблюдаю за другом.

Наверное, я становлюсь настоящим солдатом.

— Двенадцать! Все! — кричит Паша и живо вскакивает, застегивая штаны. — Бля, Вася, ты зверюга!

Паша осторожно ощупывает свой зад.

— На, — протягиваю я ему сигарету. — Добей, Колбаса сказал, помогает!

Мы все смеемся.

— Я думал, хуже будет. А так — ничего даже пока не чувствую, — говорит Паша, торопливо затягиваясь.

Мы опять смеемся.

Своей собственной задницы я тоже не чувствую.

Вася и Колбаса пожимают нам руки и выходят из ленинской. На пороге Колбаса оборачивается и говорит:

— Теперь можете подшиваться по-черпаковски.

Значит, в несколько слоев, с одним «флажком» по краям — как отслужившим один год.

Сами Вася и Колбаса со вчерашнего дня старые, они подшиваются с двумя «флажками».

И это совсем не мелочь.

И мы, и они — старослужащие.

Мы с Пашей снова в бытовке. Стоя, прилаживаем к воротникам подшиву. Старую, по-шнурковски пришитую было, мы отодрали.

— А кстати, та девчонка, ну, Яна Пережогина: — я продеваю нитку в игольное ушко. — Мне ребята написали, она теперь с парнем одним, с младшего курса: Знаешь, какая фамилия у парня? Не поверишь — Недопекин! Кулинары, бля!

Пашка запрокидывает голову и раскатисто смеется.

У меня то ли дрожат руки, то ли мешает смех — роняю китель на пол и смеюсь вместе с другом.

Все — хуйня.

Главное — худшее позади.

Мы — черпаки.

Сегодня — трудный день. Не КПП, а проходной двор. Дверь хлопает ежеминутно. Куча гражданских снует туда-сюда. Целый день стреляем у них сигареты и жратву. С каждым рейсовым автобусом приваливает целая толпа новых. Папы, мамы, девки иногда, даже бабушки и дедушки.