Дмитрий Алпатов - Похождения в Советской армии, или ДМБ-92

Кто мог угрожать Боре, при его росте около 190 см и кулаках реально в два моих, я вообще не понял. Его знание почти всех среднеазиатских и частично кавказских языков, умение расположить к себе окружающих было неоспоримо и подтверждено позже уже в войсках, где мы служили на соседних аэродромах (я в Талагах, он – в Котласе). В войсках он занимался тем, что хотел, а поскольку тяга к физическому труду у него была в жилах, авторитет появлялся как-то сам собой и я не удивился бы, задержись он в армии на должности, скажем, старшины.

В роте нас распределили еще и повзводно и я, вместе с попутчиком по дороге в Керчь Пашей Григорьевым из Астрахани, оказался во втором взводе, насчитывающем на тот момент человек 20 и состоявшем из среднеазиатского призыва (человек восемь из Узбекистана и Туркмении), двух молдаван, двух владикавказцев (грузина и осетина – они были земляками, друзьями и никак не соответствовали газетным статьям о непримиримой вражде наций), двух дагестанцев (точнее – даргинцев, обоих звали одинаково – Расул, были они с одного села), азербайджанца, одессита, ростовчанина и кубанца.

Одним из первых моих друзей, кроме Паши Григорьева, с которым мы ощущали себя практически земляками, стал Эдик Чудаев из Усть-Лабинска, Краснодарского края. Самым интересным и колоритным несомненно был 22-летний одессит Вова Чирич, который попал в армию с его слов, чтобы соскочить с наркоты. Вначале мне казалось тогда что это просто рисовка, но узнав его поближе я не исключаю что так оно и было, причем вполне возможно что соскакивал он не только с чего-то но и почему-то тоже.

С Пашей Григорьевым мы поместились на соседних койках, рядом с владикавказцами. Осетин Фела (полным именем его никто не называл) Хохоев был грузный, но крайне недобродушный парень, а грузин Лагазашвили – высокий и стройный боксер с наполовину выбитыми передними зубами, также достаточно смурного вида. Они не преминувшими посягнуть на выданные нам подворотнички, но пока в виде пробного шара, так что оказалось достаточно простого отказа по типу – самим нужны.

Обстановка казармы была стандартная и достаточно приличная – двухъярусные железные кровати с сетками и матрацами, у каждого – своя тумбочка, которые также стояли в два ряда, табурет в проходе у кровати, посередине казармы так называемая «взлетка», то есть полоса линолеума, сами кубрики были с полом из крашеных досок. На пару взводов был свой кубрик. Сержанты, находились в этих же кубриках, их кровати стояли у центрального прохода.

Туалеты были со стоячими писсуарами как на вокзале – железные и массивные. В роте была уже упомянутая каптерка, ленинская комната с регулярно пополняющимися подшивками газет, кабинет командира роты и командира батальона и еще с десяток помещений. Нормально, даже с элементами армейской роскоши в виде телевизора под потолком и музея истории Великой отечественной войны в ленинской комнате, пополняемого экспонатами в том числе после полевых выходов на господствующие высоты вокруг города-героя Керчи.

Нам повезло оказаться в достаточно новом трехэтажном здание с центральным водопроводом и канализацией. Впрочем, вода в части была по полчаса-час утром и вечером, так что желающие посетить туалет, за исключением времени побудки и отбоя, встречались командой дневальных с неслыханным возмущением и вскоре все привыкли бегать в дворовый туалет, за содержание которого отвечала 3 рота, размещавшаяся в одноэтажном бараке поблизости и дневальным которой я бы не позавидовал.

Из самых первых впечатлений, запомнившихся навсегда – кисло-машинный запах армии, то есть смесь запаха новой хлопчатобумажной формы, реально как в фильмах про войну, новых кирзовых сапог, портянок, керченской летней жары и пота. Вид шеренг и колонн одетых в одинаковую форму ребят, марширующих группами по плацу и просто по асфальтовым дорожкам. Внезапно пришедшее осознание, что все это всерьез, надолго, нельзя вдруг передумать и вернуться домой, понимание, что 2 года это очень-очень-очень долго. Вот пока не переоделись и не попали в однообразный строй – было возбужденное ощущение неизвестного, но интересного будущего, а тут как-то стало не интересно, а тягуче-томительно, даже боязно, пожалуй.

Далее потянулись дни службы, описать которые в целом как-то сложно. Однообразные дни с вкраплениями врезавшихся в память моментов. За полгода учебки и люди и отношения претерпевали постоянные изменения, которые достаточно четко позволяли подготовиться к предстоящей службе в войсках, по крайней мере сбить штатский налет и придать шарм самостоятельности и умения выходить из ежечасно возникающих ситуаций более или менее нормально и с сохранением лица, ну или без этого, что тоже, увы, случалось.