Володя Егоров - Ничейная земля

– Вы же знаете, у меня свой ключ, и заведующий в курсе.

Во внешнем мире автобусы уже не ходили, но торопиться было некуда – можно было спокойно пройтись до дома и попробовать уравновесить продолжающий накрапывать дождь, пустоту в голове и маленький уютный мир лаборатории. Идти было недалеко – семь километров. Или девять, если по набережной, но по набережной – приятнее, хотя, чтобы попасть на набережную, нужно было пройти мимо дома с башней, а мимо дома с башней ходить не всегда приятно, больно уж зловеще он выглядит в темноте.

История с этим домом была странная – то ли это больница была когда-то детская, то ли сумасшедший дом, но за голубятней у забора, отгораживающего дом от улицы, всё время происходило что-то неприятное: то бомжи что-нибудь не поделят и поубивают друг друга, то повесится кто-то.

Сейчас старую голубятню снесли, в доме разместили какое-то медицинское учреждение, понавесили над обновлённым забором камеры – но ощущение чего-то недоброго осталось, несмотря на фонари и чистый ровный асфальт вдоль забора. Пешеходный переход был напротив калитки в заборе; раньше переходить улицу явно не стоило: местные автомобилисты вряд ли рассчитывали, что кто-нибудь будет ходить здесь вечером, и снижали скорость только перед поворотом, у пешеходного перехода. Калитка была хитрая: с глазком видеокамеры и магнитным замком. Замок щёлкнул, и механический голос произнёс: «Выход разрешён». Из калитки вышел человек в пальто и шляпе. Это снова нарушило только начавшие уравновешиваться мысли; оживший дом с башней, механический голос, нелепо одетый человек, выходящий из калитки – не имели отношения ни к диссертации, ни к осеннему вечеру, ни к пустоте в голове. Хотелось поскорее отойти подальше от этого человека, но странно, наверное, было бы убегать от него на улице или останавливаться перед переходом; поэтому пришлось переходить дорогу вместе. Человек перешёл дорогу и оказался немного впереди; обернулся, замер.

– Постойте, – сказал человек. – Что вы здесь делаете?

Странный тон. Говорит уверенно, даже ни тени сомнения, что узнал.

– Да, узнал. Вот ты, похоже, нет. Своего лечащего врача не узнал. Завтра посмотрю по поводу терапии новой. Что ты здесь в час ночи делаешь? Ты в палате должен быть. В больницу должен был до восьми вернуться. Завтра в семь подъём, а в девять – трудотерапия. Возвращайся. Если не вернёшься, я сейчас в полицию позвоню. Они тебя вернут. И на режим переведу, чтобы никаких прогулок. Сейчас же разворачивайся и возвращайся в больницу.

Говорил уверенно, но явно опасался, что что-то пойдёт не так. Телефон при этом действительно достал и, похоже, правда, собрался звонить. Полиции ещё только не хватало. Пока разбираться будут, кто врач, а кто – сумасшедший, полночи пройдёт; полночи в обезьяннике – не самое приятное времяпровождение.

Между тем, врач, похоже, передумал и сунул телефон в карман, подошёл и стал заламывать мне руку. Это было, с одной стороны, неприятно, с другой – вносило некоторую ясность в происходящее и дальнейший сценарий развития событий. Потому как, если кто-то подходит и несёт бред – это допускает несколько вариантов развития ситуации, а если кто-то хватает за руку – это совсем другое.

Через минуту человек лежал у стены дома. Шляпа лежала рядом, человек гово рил что-то нечленораздельное и прижимал окровавленный носовой платок к лицу. Телефон его лежал на асфальте, пластмассовая Нокиа, раздавленная ботинком.

Нужно было бежать до проспекта и ловить машину, пока человек не вернулся к калитке и не вызвал полицию. Машина остановилась сразу – красная «Девятка» с восточным человеком за рулём. Водитель был молчалив и слушал восточную музыку. Десять минут – и дома. Раздеться, умыться, поставить чайник – и не думать о странном человеке, оставшемся сидеть с разбитым носом у стены под барельефом шестипалой женщины.

В сентябре садоводство опустело. В этом году лето было не жарким, шли дожди – и в августе даже в выходные никогда не было очереди. Когда же пришёл сентябрь, и детей увезли в город, стало совсем тихо. В первое воскресенье сентября было солнечно. В субботу и с утра шёл дождь, но к полудню распогодилось. Никому не хотелось уезжать на несколько часов из города, и на сонных улицах слышно было, как падают листья. Я гулял весь день – мне нравилось, что никого нет, что пахнет прелыми листьями, и холодное сентябрьское солнце светит белым светом и не слепит, очерчивая силуэты деревьев, печных труб, и рисует глубокие чёрные тени на земле. Сам того не заметив, я прошёл садоводство насквозь и оказался возле шоссе. Редкие машины совсем не мешали гулять и слушать – не то, что летом. С Ладоги дул лёгкий ветер, пахло большой водой. Я перешёл через дорогу и оказался на берегу заросшего кувшинками и камышом канала. Тропинка шла вдоль; трава после утреннего дождя уже успела высохнуть, и идти было легко и приятно. Через полсотни метров тропинку пересекала дорога, ведущая на мост через канал. Я перешёл через узкий железный мост и поднялся по дороге на холм. На холме, слева от дороги, стоял памятник – бетонный дот и клумба; на клумбе лежали уже увядшие цветы. Я знал, что с другой стороны памятника была скамейка, и собирался присесть перекурить, но когда подошёл к клумбе, увидел, что скамейка занята. На ней сидели двое. Против солнца было сложно рассмотреть, во что мужчины были одеты. Сидели они приобнявшись. В руке одного была бутылка водки. Мужчины разговаривали.