Янос Рувер - Шизофрения, передающаяся половым путём

К Душе подошёл небритый пациент в спортивном костюме и хапужно приобнял её:

– Дорогая, чифирни пачулю…

– Ой ле, пачулю тебе… Не треснет у тебя то? – сально отвечала ему Душа.

Скрутил этого наглеца как-то необдуманно, сладострастно. Выкручивая кисть, надавливая в плечо, чтобы поклонился вниз и скулил. Душа удивлённо, но понимающе:

– Граблю ему не сломай.

Небритый пациент ретировался, а Душа продолжила, немного переосмыслив свой тон:

– Ты спиной к ним не вставай, кто его знает, кому там, что в тыкву. Ткнут тебя расчёской в почку и потом будут опять сотрудника нового искать, – хохотнула Душа, – а вообще не распускай без надобности люлей, блаженные они. Ну, кроме урок.

Мне сунули корявый карандашно-графитовый список, отправили к завхозу.

Подвалы хозяйственных складов – с повышенной солёной духотой катакомбы в известке. Как в прибрежных тесных городках.

Вместе со списком мне прогоркло проговорили имя следующей героини (материально-ответственной), наказав взять материальные богатства в точности по пунктам, в точности по количеству-качеству. Имя смазалось, но символьным штампом нарёк её «Кармановна». Ибо большие карманы по краям крахмального халата (будто, и она здесь – великий Доктор). В карманах – в цыпках лапки с лакированными ногтями и изумрудом кольца. Лицо её – крысоподобное, с полными несимметричного дёрганья глазами, в своём роде – ханжески должностной и стереотипичный «сундучный» штамп. Кармановна принюхивалась ко мне, борясь с самой собой по поводу «выдавать или нет», проверила бланки, выписала себе в журнал, вызвонила «наверх», уточнила, пересчитала, с придыханием противно шепча: «…пятнадцать-шестнадцать…», сургучно отчеканила подпись, потребовала подпись взамен.

– А сами что не покупаете? – ласково спросила про форму.

Выбор моей сценической тактики поведения – молчаливая отстранённость, прожжённость и суровость, подкреплённая квадратом челюсти и высоким ростом.

– Вообще-то у нас сами покупают. В медицинских бутиках есть, знаете, да? – добавила она.

Ошпарил её тяжёлым и сдерживаем бешенством к отупляющей жадности, невозможной бережливости не к месту.

Мне выдали халат, мне выдали всяческое барахло кулем перевязанного мешка. Вниз. Отправился в переход – катакомбы короткие, полсотни метров, тусклое освещение. Наверх – корпус мой. Далее – к тесным коридорам тёмным, по которым ходили тенями в скорости мои подопечные с осунувшимися рожами, шепчущих друг с другом, прислушивающимися к внезапным окрикам из палат, а или с бессмысленными выражениями, апатичными, индифферентными или резко наоборот – участливыми к происходящему.

Усталые больные обезьяны, по клетке туда-сюда, устраивающие свару из-за ерунды, из-за того, что столкнулись Броуновским. Уклоняющиеся здоровые обезьяны от государственных повинностей скучают, ожидая конца своего короткого срока пребывания (пара недель), осмысленно стреляют сигареты. Проявляющий буйство под уколом привязан к донельзя вонючему матрасу (спальные принадлежности тут все такие – отстирать их невозможно) на металлических кроватях в высоких палатах с убранством постсоветского интерьерного антуража.

Безмолвный и молвный монотонный скот. Бормочущий, рассуждающий, совершающий нелепые действия, ходящий и ходящий, сидящий и лежащий, страдающий, молчащий, кто курящий в прокуренном насквозь пещероподобном сортире.

Перенаселённый скоп. Кто смотрел в окно, кто напрашивался на работы за сигареты или ещё какие-либо ништяки («конфеток», «печеньица»), кто уже работал, получив наряд от Души. Какая-никакая, но всё-таки – Скука. Ровно до момента чьего-либо обострения кратковременного с обязательством связать, привязать, увязать, ограничить, а и последующего медсестринского: уколоть препаратом. По протокольному врачебному этикету.

У санитара, с которым мы напарники и которого окрестил именем-прозвищем: «Экзекуция», девиз был прям и чёток: ускоряй время – а служба себе пройдёт, копейка звонко сунется на развратное потом дело саморазрушения, а и наслаждения.

Перенаселённый. От этого и не так спокойно, как должно быть.

Экзекуция ростом/комплекцией чисто ровня мне: квадрат челюсти, широта плеч, высокий рост. Разве что кулаки у него помноженные в разы – словно молоты с шипами-костяшками, голова с выпуклым лбом и сутулость неандертальца. При этом он служебно сообразителен, отчасти обаятелен, словоохотлив, в деле своём профессионален. От него веяло: «не влезай, не шали, лишнего не говори» – «очи долу, сказал». Экзекуция мастерски вязал, точно и ёмко бил, расталкивал как кегли мешающих в коридоре. Грабастал лапой за спину и оттаскивал, поддевал и швырял от себя. Лопатой-ладонью сбивал ударной волной до сотрясения.