— Мы должны понять...
— Этому нет понимания, — отрубает, как гильотина, завуч, — этому нет прощения.
Она просит всех выйти. В том числе мою плаксивую мать. И эта интеллигентная толпа, совершенно беспомощная и бесполезная, унижаемая и оскорбленная без всякого Достоевского, покорными баранами бредёт к выходу.
Мы остаемся с ней один на один. Протёкшее жёлтое пятно в правом верхнем углу плачет мутными слезами. Мне нравится такой декадентский фон. Завуч усталым заученным движением снимает с натруженной переносицы очки. В её повадках сразу же появляется какая-то кротовья слепота. Взгляд, её голубой, пронизывающий взгляд, рассеивается по сторонам и меркнет. Тем не менее, она обращается ко мне:
— Серёжа?
— Да?
Завуч хочет найти нефть и буравит меня взглядом. Она думает, что мне стыдно. Нет, мне скучно. Она спрашивает, вытягивая своими грязно-розовыми губами в трубочку каждое слово:
— За что воевал твой дед?
Я смотрю на неё. Внимательно и пристально. Потом на облезшие, казематные, чахоточные, сине-белые стены. И не вижу никакой разницы. Единственное, что в ней есть красивого, это родинка над верхней губой, которую она всю жизнь пытается заложить белёсой штукатуркой. И такое же заплесневелое протекшее пятно в углу комнаты, будто бы какой-то небесный мужик всю жизнь мочился на крышу школы. Её красили каждый год и я, как раб на галерах, каждый год носил в школу деньги. Каждый год... здесь нет повторения. Зачем завуч мучительно, до колик, пыталась стать нормой, когда сама физиология ниспослала ей отличительную метку. Зачем она замазывает родинку? К чему всё это? Отпустите меня!
— Ответь мне, за что, Сергей, воевал твой дед?
Помню, в классе пятом мы описали в туалете новенького. Я забыл имя того, кто заставил новичка открыть рот, чтобы сделать из него фонтан.
— Ты меня слышишь?
А в шестом купили коробок плана на троих и, обкуренные, подгоняемые гормонами, чуть не изнасиловали друг друга, разом позабыв свои придуманные сексуальные подвиги.
— Я к тебе обращаюсь!
В седьмом классе погиб мой друг: он выпил слишком много водки и, когда заснул на спине, захлебнулся от блевотины. Я помню его лицо, застывшее в блаженном забытье и комковатую желчь, размазанным нимбом высыхающую у него вокруг рта. Утром, после дачной оргии, мы долго пытались его разбудить, никак не веря в случившееся.
— Ты в молчанку играть со мной будешь?
В восьмом классе выяснилось, что некоторые мои одноклассницы после уроков ходили на ближайший рынок и отдавались прямо в палатках, на грязных картонках, торговцам. Плату они получали новыми кофточками и штанишками.
— Козло...
— Да слышу я вас, — устало говорю я, — слышу.
— Разве тебе не стыдно за то, кем ты стал?
Господи, неужели она, правда считает, что я вообще думаю о войне? Да мне же просто похуй! Такие, как они, называют меня фашистом, но я не назвал бы их даже людьми.
— Не стыдно.
Сейчас же меня обвиняют в том, что в мире, где одна из главных ценностей — трусость, всего лишь стал национал-социалистом. Не правда ли, преступление? Я считаю, что в Библию нужно добавить новый смертный грех — быть национал-социалистом. Ведь нет более страшного изуверства в нашем мире, чем иметь принципы.
— Тогда ответь, за что воевал твой дед?
Поднимаю голову. Встречным взглядом я разбиваю ее хвалёный стальной взор. Завуч болезненно щурится, ведь осколки ее разбитых глаз, копошатся, как черви, в глазницах. Я говорю:
— Не знаю.
Глава 23
Это всё обман
— Нет денег! Нет!
Фугас, Торвальд и Знаток смотрели в как будто родившую шкатулку, которая была абсолютно пуста. Знаток продолжил:
— Я отпёр ключом, чтобы денег туда доложить, а там пусто. Клянусь Всевышним!
Ни у кого не было причин не верить лидеру, поэтому Торвальд хмуро спросил:
— У кого еще был ключ?
— Алекс имел, — прошептал дистрофик, — помните, он при нас просил ключ у Макса, чтобы открыть?
— И?
— Мог сделать слепок, — кивнул Знаток, — а потом забрать всю сумму.
— Э-э! — возмутился Иванов, — нельзя так без повода обвинять. Мы не брали точно, может твоя мама? Или ещё кто у тебя был?
Знаток покачал головой — мать, которая вышла замуж за работу, вообще редко бывала в квартире. И никто, кроме Алекса, в последнее время у него не был.
— Парни, — вздохнул Знаток, — то, что я вам сейчас скажу должно остаться между нами. Я думаю Алекс — стукачек, который работает на ментов. Вы думаете, почему Козлика взяли за жабры?
Читать дальше