Юрий Вафин - Говорит Вафин [litres]

ЗА ТВОИ СЛОВА ТЕБЯ УБЬЮТ.

НЕ УБЬЮТ – ТАК ПОСАДЯТ.

НЕ ПОСАДЯТ – ТАК УВОЛЯТ.

НЕ УВОЛЯТ – ТАК ЗАЧМОРЯТ.

НЕ ЗАЧМОРЯТ – ТАК ЗАИГНОРЯТ.

НЕ ЗАИГНОРЯТ – ТАК НА ПЬЯНКУ НЕ ПРИГЛАСЯТ.

ПРИГЛАСЯТ – ТАК ПОСАДЯТ В УГЛУ.

НЕ В УГЛУ ПОСАДЯТ – ТАК НАПИТКОМ ОБНЕСУТ.

НАПИТКОМ НЕ ОБНЕСУТ – ТАК В ГРЯЗНЫЙ СТАКАН НАЛЬЮТ.

У ТЕБЯ ВСЁ ОТБЕРУТ.

ОСТАВЯТ ТОЛЬКО ЗВОНКУЮ ПЕСНЮ И ПАРУ СТОПТАННЫХ КАЛОШ.

НЕ ЛЮБЛЮ, КОГДА ГОВОРЯТ «УСЛЫШАЛ ЗАПАХ».

УСЛЫШАТЬ МОЖНО, КАК ДНЕВАЛЬНЫЙ ОРЕТ ПОДЪЕМ, КАК ОТКРЫВАЕТСЯ БУТЫЛКА ПИВА, КАК КОТ В ТУАЛЕТЕ ГАЗЕТЫ ДЕРЕТ.

КАК МОЖНО УСЛЫШАТЬ ЗАПАХ?

ПОД ТВОЮ МУЗЫКУ ТОЛЬКО ВОДКУ ИЗ ГОРЛА В ПРОМЕРЗШИХ СЕНЯХ ХУЯРИТЬ.

ЕСЛИ ТЫ МНЕ ИЗМЕНИШЬ, Я ВЫРЕЖУ ТЕБЕ ГОРЛО, ВЫСУШУ ЕГО НА БАТАРЕЕ, ЗАГОНЮ ТУДА ГОРОШИНУ И БУДУ ПОМПЕЗНО ДУДЕТЬ НА ПРАЗДНИКАХ КАК В ДУДКУ.

Вот раньше были фамилии говорящие!

Пушкин. И сразу: бах! Залп! Медный всадник, бахчисарай, надменный швед в панике, чухонцы в ауте, все дела.

Достоевский. И сразу привкус немого достоинства на губах.

Всё по полочкам. Пинцетиком человечью душу – чинно, спокойно, обстоятельно. Вы и убили-с.

Сперанский. Гладко, с шиком, по-французски, как на ледянках, смазанных салом, с горки слетаешь. Просто айфон-фамилия какая-то.

Вольтер. Усаживаешься в кресло – сейчас будет сильно. Цитата – разряд по сознанию в 220 вольт. Вольтер, предупреждали же.

А сейчас что? Как твоё фамилиё? Петухов? Говнюков? Шарашкин? Картошкин? Абдулин?

Нет, это никуда не пойдет. Мир впал в ничтожность и уютно нежится там под одеялом.

ТЫ, БРАТ, ТАКАЯ ХУЙНЯ, ЧТО ПРОЩЕ УСЫПИТЬ ТЕБЯ ДА ЗАНОВО РОДИТЬ, ЧЕМ ЧТО-ТО ИСПРАВЛЯТЬ.

Хороший Рассказ Лучше Новогодней Премии. Читай И Не Хворай. Тут Микс Хемингуэя, О'Генри, Шукшина И Еще Крабовых Палочек Сверху И Майонеза.

В ресторан, оно как?

Принарядишься: сюртук английского кроя, из кармаша дразнит публику кончик белоснежного батистового платочка. Ботинки Голливудом сверкают. Такси непременно бизнес-класса, чтобы в салоне псом не пахло.

Сядешь в ресторации около окошка непременно. Пусть тетку свою из Рязани сажают в центре залы. Тут же в меню пальцем натыкаешь наобум, французскими названиями накричишься досыта да за бабочку официанта ухом к губам подтянешь:

«Я тебя, каналья, крепко знаю, ты хорошенькое своим несешь, а остальным гнилье, уксусом потертое. А мне подавай по высшему разряду, я сегодня выходной!»

Тебя попросят деньги показать, как водится. Отойдешь в тамбурчик, покажешь деньги. Деньги есть, сейчас хорошо зарабатываю.

Полный стол нанесут! Того надкусишь, этого угрызешь, вот и сыт. Настала пора пробовать вина. Следом идут коньяки, потом затейник-абсент и наливочка-хулиганка. Напиток прикроешь шапкой, чтобы зеваки не нахаркали, выйдешь на крыльцо – валит снег на Москву, мерзавец. Вали, вали! – пригрозишь пальцем. Верхушки домов освещаются матовым теплым светом, хорошо в ЦАО выпить, братцы!

Закуришь.

И как завальтронит с первой-то сигаретки, как поведет ноги в пляс, будто электричество к ним провели! В ресторацию вернешься, а там публика та же, а будто и не та совсем. Лица поярче стали, и поговорить всем с тобою хочется, только стесняются, горемыки. Качаешься на стуле под живую музыку, подливаешь себе, охфициант шелестит гримой гнилоустом под ухом: «Милый господин, а не довольно ли вам, с вас уже текет наливочка-то». Обернешься, закричишь добледна: «Ты уморить меня, что ли, решил сегодня?»

Отшатнется.

И вот грустная пора – расходиться. Смотришь на счет – намудрили что-то халдеи, нолей нашвыряли лишних. Кричишь через залу: «Я за рыбу платить не буду, командир, я ее не ел, это повара твои под водочку на кухне умяли». И в душе багрится негодование, что обуть хотят человека на капитал. Что сидят юркие капиталисты и маркетологи и готовы хмельного человека подловить на жалкие гроши.