Генри Миллер - Книга о друзьях (сборник)

Так я очень рано, еще ребенком, потерял последнее уважение к матери. Зато каждый раз, приходя в гости к Стэнли и встречая там его тетку, эту очаровательную бегемотиху, я млел от восторга. Тогда я этого не понимал, но сейчас-то знаю: я чувствовал себя таким свободным и счастливым в ее присутствии, потому что в ее отношении к Стэнли сквозило чувство, которого, как я думал, не испытывают матери к своим отпрыскам, – нежность, тогда как дома я постоянно наблюдал только муштру, критику, шлепки и угрозы… Хотя… Может быть, мне теперь только так кажется?…

Моя мать, к примеру, ни разу не угостила Стэнли большущим куском ржаного хлеба, щедро намазанным маслом и посыпанным сахаром, как это всегда делала его тетя во время моих визитов. Мать неизменно встречала моего приятеля словами: «Не шумите и уберите за собой, когда закончите играть». Ни тебе хлеба, ни пирога, ни дружеского похлопывания по спине, ни «как поживает твоя тетушка?», ни-че-го. «Не вздумайте мне мешать» – это все, что она хотела до нас донести. Стэнли приходил ко мне редко, может быть, его смущала именно недружелюбная атмосфера. Чаще всего он наведывался, когда я поправлялся после какой-нибудь болезни. Чем я только не переболел в детстве: ветрянка, дифтерия, скарлатина, коклюш, корь… Стэнли же никогда не хворал (по крайней мере, я не помню), да и в такой нищей семье, как его, особенно не поваляешься…

Чаще всего мы играли на нижнем этаже, где мой дед, сидя на скамеечке, тачал пиджаки для моего отца, главного портного, обшивавшего весь бомонд с Пятой авеню. С дедушкой мы здорово ладили, гораздо лучше, чем с отцом. Дед получил хорошее образование, провел десять лет в Лондоне в качестве подмастерья и научился там настоящему, аристократическому английскому языку – в Америке на таком не говорят. Что за удовольствие было собираться по выходным всей семьей, чтобы послушать, как дедушка рассуждает о жизни, о политике – он был социалистом и членом профсоюза – или рассказывает о своих приключениях в Германии, где он в юности пытался найти работу. Пока мы со Стэнли играли в парчизи [2] Парчиси (парчизи), или «двадцать пять», – это американская адаптация традиционной индийской игры пачиси, которая зародилась ок. 500 г. В России в начале XX в. игра была известна под названием «Не сердись, дружок» или «рич-рач». , или в домино, или в карты, дедушка мурлыкал себе что-то под нос или насвистывал мотивчик какой-нибудь немецкой песенки. От него я впервые услышал: «Ich weiss nicht was soll es bedeuten das Ich so traurig bin…» [3] Не знаю, что стало со мною, Душа моя грустью полна (нем.). Г. Гейне. Лорелея (перев. В. Левика) Была в его репертуаре и забавная песенка «Кш-ш, муха, не мешай мне», над которой мы всегда смеялись.

Больше всего мы любили игру с солдатиками и пушками; обычно она сопровождалась сильнейшим возбуждением, ором, визгом и плясками в честь победы над врагом, но, какой бы мы ни поднимали шум, это никогда не мешало деду. Он продолжал возиться с пиджаками, шить и гладить, мурлыкая и изредка поднимаясь с места, чтобы зевнуть и потянуться. Губительно для поясницы было это занятие – сидеть день-деньской на скамеечке и тачать пиджаки для моего отца, главного портного. Он то и дело прерывал нас и просил сходить в пивную за кувшином легкого пива, а когда мы возвращались, разрешал отпить немного – совсем чуть-чуть, – приговаривая, что беды от этого не будет.

Когда я еще не был достаточно здоров, чтобы играть, я читал Стэнли вслух какую-нибудь из моих книжек со сказками. (Я научился читать до того, как пошел в школу.) Стэнли некоторое время слушал, а потом вдруг срывался с места и удирал на улицу – очень он не любил этих чтений вслух. Оно и понятно – здоровому, неутомимому человеку с животными инстинктами вряд ли понравится такое времяпрепровождение. Что ему действительно было по душе (да и мне тоже, когда я поправлялся), так это суровые уличные игры. Будь футбол тогда популярен, как сейчас, Стэнли непременно стал бы футболистом. Ему нравились любые контактные игры, где можно толкаться, сбивать противника с ног, пускать в ход кулаки. Разозлившись, он высовывал язык, словно змея, неизменно прикусывал его и выл от боли. Большинство ребят в квартале боялись Стэнли – кроме одного еврейского мальчика, которого старший брат научил азам самообороны.