Михаил Лялин - Солдаты армии Трэш

Темп побега значительно упал. Теперь мы просто шли. Грязища под ногами, липкая и жидкая, сменялась собачьими фекалиями настолько огромными, будто вместо анального отверстия в один-два сантиметра у тварей – настоящее гаубичное дуло диаметром в сто двадцать восемь миллиметров. Чавканье ботинок сопровождалось трехэтажным матом. Складывалось такое ощущение, будто вовсе мы и не спешили, а, поминутно выдергивая из топи дерьма ноги, как роботы, совершая свои медленные и размеренные шаги, осваивали топи. Хотя днем шел снег, земля начала только-только застывать от легкого морозца. Если бы небо очистилось, подумалось мне, наше продвижение стало бы куда легче. Мороз прохватил и прихватил бы тогда грязищу, мелкие лужицы застыли под коркой тонкого льда, правда, крупные и глубокие так и остались бы стоять, но все же было бы легче!

Наконец мы вышли из парка, оставив позади новодельную церквуху и пару корпусов Политехнического университета. Внутри меня все молчало, но я чувствовал какое-то зерно тревоги, которое было посеяно погоней, – так просто менты от нас не отстанут, мы же, бля, культурная столица, тем более юбилейный год как-никак на носу, им поэтому положено строго пресекать все случаи расизма, а то как же все флаги в гости будут к нам? Ни хухры-мухры тебе, мечта Петра!.. Может, для кого-то эта идея остается ведущей, для меня юбилей – всего лишь еще один шанс через официальные источники слить нешуточные бабки. Меня уже заебали эти рыла по ящику, ежесекундно себя убеждающие, что все под контролем. Ведь ни хуя не готово! И главное, что не будет готово! И город наш никогда не был и не будет культурною Европейскою столицею, так как он всегда был и останется неким сублимационным уродом третьей стадии перегонки в перегонном кубе. Хромой горбун с бельмом на полтора глаза, который игнорирует все происходящее вокруг. Хренов единоличник! Речи хуетрясов и пиздоебов с экрана не могут заставить полюбить то, что в принципе нельзя по природе вещей любить. Эти рыла и сами не верят в то, что говорят, но побаиваются быть оторванными раньше времени от городской кормушки, как трехнедельные телята от мамки. Они сосут и, отсасывая, не сплевывают, от этого у некоторых особо ловких проступает по три с половиной подбородка. Они купаются в собственных речах, а хуетесы-газетчики, решившие стать независимой прессой с собственным мнением, облизывают их словесные изречения в утренних новостях, будто дешевая проститутка, которой дали пятьсот долларов за «хомяка» [2]. Они отсасывают, не сплевывают и глотают, а потом высранным дерьмом устилают свои газетные заметки… Cрать я хотел на это обосранное правительство хуетесов и пиздоболов! Хуй вам! Я слишком много и долго терпел, и теперь у меня, как и у других людей моего поколения, есть право послать вас на хуй! Дерьмо на вас!

На площади перед станцией метро «Политехническая» было пустынно и темно. Я огляделся (23:28). Тишина. Где-то в центре парка бушует ветер в ветвях высоких тополей. Мы спокойно переходим на другую сторону дороги и направляемся вглубь, стараясь затеряться между домов. Все грязные, потные и злые до усрачки. Я думаю, слишком все спокойно и тихо. Как бы ментура не «ввела план “Перехват”, который результата не дал». Я спокоен, предельно спокоен и сосредоточен на единственной цели – найти машину. Я гляжу на Напалма и подбадриваю обмякшее тело репликами вроде «Давай! Давай!». Я понимаю, слишком дорогую цену мы заплатили за мою выходку и нешуточно выдохлись. Поэтому я также понимаю, надо срочно найти подходящую тачку.

Наконец, в полной заднице, в уютно-скромном Воронцовом переулке я вижу цель – старый Opel Record восьмидесятых годов. Я говорю:

– Напалм, я думаю, пришло время проявить себя, – и продолжаю: – Даю тебе тридцать секунд.

Он смотрит исподлобья, и я замечаю катящиеся градины пота, резко вздымающуюся и опускающуюся грудную клетку. Он мертвецки устал. Я знаю это, потому что сам еле держусь на ногах. Неожиданно Напалм резким движением расстегивает свой «пилот» и достает из внутренних пространств куртки длинную и плоскую железную полоску. Проходит мимо, ничего не говоря. Пока он ковыряется с тачкой, я осматриваю свою армию: все потные и слегка напуганные. Я думаю, что надо бы подбодрить их речевкой, но тут же бросаю эту идею и сам пытаюсь оценить все наши шансы и возможности. Шанс у нас один – уйти от преследования. Возможность единственная – уйти от погони на Opel’е. Вот такая, бля, радостная перспектива.