Михаил Лялин - Солдаты армии Трэш

Хрясть! Получив максимальное ускорение, моя рука плашмя опустилась на лысую башку нигера. Я ударил бутылкой, так обхватив ее со всех сторон ладонью, что моя кожа была спасена от осколков и обратной амплитуды удара слоями двух перчаток. Эффективность такого удара объяснить очень просто:

I. Получается, будто ты бьешь как бы и рукой, и бутылкой одновременно, сила, а главное, эффект от удара возрастает многократно;

II. После того как ты разобьешь бутылку об голову своей цели, можно защищенной рукой сразу вдавить сотню мелких и не очень стеклышек в башку противника еще до того, как он потеряет сознание. Этими двумя преимуществами удара плашмя я и воспользовался.

Я сразу с силой вдавил в нигерский череп мириады стеклянных осколков, и оттуда потекла густая, будто ягодное варенье, кровь. Внутри разлилось победоносное ликование над вырубленным с одного удара противником. Мне казалось, что я вымещаю всю ярость, которая скопилась за последние недели во мне: и за Тесака с его Катей, и за Прыща с его страхами, и за Рубаку с его дружками-придурками. Я стоял над распростертым на земле телом нигера и… не чувствовал ничего. Да, да!!! Я вообще ничего не чувствовал: ни удовлетворения, ни злости, ни страха. Абсолютно ничего! Ничего, даже внутренний оркестр молчал. Только масштабная пустота космоса наполняла все тело, мозг безмолвствовал. Я стоял и в ужасе от этих ощущений вращал глазами: с жертвы – на бегущих и орущих ребят, со скованного ужасом лица Тесака – опять на нигера в круге от уличного фонаря.

И только когда рядом пробежал Напалм, до меня стала доходить реальность всего происходящего. Я услышал вой ментовских сирен. СУКИ! Ни одно творение довести до конца не дадут!

23–24.11.02, побег, поздний вечер

Я обернулся и за долю секунды определил сложившуюся обстановку: ментовской козлик повернул с проспекта в дорожный карман и движется на всех порах в направлении меня, друганы мои делают ноги и бегут вглубь района, дабы там укрыться, а я, как лох, стою до сих пор в круге уличного света. Но я-то знаю, как я бегаю, а вот менты этого наверняка не предполагают. И я рванул… Рванул за другами моими, и уже секунд через пятнадцать обогнал их всех и возглавил побег. Сирена козлика все выла и выла за спиной, но звук до меня доходил уже отраженный от пары-тройки строений, вокруг которых мы немного попетляли. У нас явно в запасе есть с полминуты: пока долбоебы остановятся, пока проверят, жив ли нигрилла, пока вызовут подмогу или даже оцепят район… Причин мелькало много в голове, но единственный стоящий вопрос звучал так: как нам как можно эффективнее использовать полученный задел во времени? И тут на меня снизошло настоящее озарение. Будто сам Господь сошел с небес и заложил мне в голову зерно идеи, которая могла нас спасти. Я поблагодарил Бога за этот еще один великолепный день и ускорил бег до максимума.

Дело в том, что, насколько я знал, Напалма наградили такой кличкой не только за то, как быстро он умел отливать в самых для этого неподходящих местах. Его звали Напалмом еще задолго до проявления этой странной привычки. Просто он умел споро и без напряга вскрыть тачку. Ну, естественно, ту, которая постарее и не напичкана кучей электроники. Поэтому моя голова родила отчаянно красивую, но и одновременно опасную на все сто процентов идею: а что если воспользоваться чужой тачанкой, дабы уйти от преследования?

Мы преодолели почти целый квартал и вышли к парку Политехнического университета. Погонею в воздухе не пахло, чувствовалась какая-то тяжелая, повисшая в воздухе, как пауза перед трагическим финалом в опере в форме одинокой ноты скрипки, напряженность. Я оглядывался по сторонам, пока ребята перелезали через ограду. Вокруг не было ни одной подходящей для угона машины.

Земля в парке походила на разметеленную сотнями ног жижу. Мы еле переставляли ноги в этой грязище. Серый с Тесаком пару раз грохнулись на землю и теперь напоминали хреново вылепленных из глины истуканов. Смеяться над ними не было времени, я старался сосредоточиться полностью на своих шагах по топкой жиже, Рубака, порвавший на ограде свою кожанку, материл тихонечко каждый квадратный метр земли парка, куда ступала его нога, Напалм то ли сильно призадумался, то ли обосрался от страха. Мы миновали большую, похожую на водонапорную башню лабораторию. Мгла окутывала почти всю верхнюю часть башни, но мое воображение рисовало тонкий, словно иголка, шпиль, утыкающийся в грозное осеннее небо, высокий сводчатый потолок, ряд больших, от пола до потолка, оконных рам по всему периметру, почерневшую от старости круговую кладку красного кирпича. Для большей художественной выразительности не хватало лишь сияющих в разрывах неба молний и дождя стеной. Но, к сожалению (или к счастью), грозы для петербургского ноября нехарактерны!