Алексей Рыбин - Черные яйца

Марк и его соседи жили исключительно своим трудом. Так, по крайней мере, считалось. Возились в земле, сажали огороды, пахали, сеяли, били зверя в глухом лесу – от вегетарианства уже давно отошли древние хиппи, баловались ружьишками. Возводили теплицы, цветы сажали, торговали этими цветами через Интернет.

Если ломался у Марка, к примеру, трактор, то он просто снимал со своего наследного счета деньги и через тот же Интернет спокойно покупал новый. Понятно, что трактор доставляли поставщики, – Марку даже в город ездить не приходилось, хотя пара машин у него была – старенький, но мощный джип и форд для деловых поездок, которые, с появлением в его доме хорошего компьютера, случались не часто.

Дюк снимал у Марка домишко о двух этажах, на отшибе участка, расчищенного от леса.

Огурец гостил у старого приятеля, выходил перед сном на двор и часами глазел в бархатную тьму леса. Такой тишины он не слышал никогда и нигде. Ни на подмосковных дачах, ни на Карельском перешейке, ни в Сибири, ни, уж тем более, в Крыму или на Кавказе.

Тишина медленно текла из невидимого леса, заполняла лощинку, в которой размещалась ферма старого хиппи Марка, заполняла с верхом. Огурцов физически чувствовал, что стоит на дне глубокого черного пруда, даже движения его рук в тот момент, когда он решал прикурить очередную сигарету, были замедленны, затруднены, словно он проделывал свои манипуляции под водой.

Ни звука не раздавалось из-за стены деревьев, вплотную подходящих к дому Полянского. Но он уже знал, что тишина эта обманчива. В черном безмолвии бродили олени, еноты, какие-то граундхоги, живущие только в этом полушарии, иногда, рассказывал Полянский, появлялись и медведи. Как это они умудрялись передвигаться совершенно бесшумно, было Огурцову решительно непонятно. Ни веточка не треснет, ни трава не зашуршит. Да еще – медведи. Сказки какие-то. Тут город недалеко – двадцать миль... И вообще – Америка. Цивилизация. Хоть и глухомань, конечно, жуткая, но все-таки.

Когда в словах гостя появлялась ирония, Полянский спрашивал его, мол, как ты думаешь, зачем мне собачка? Ну как это, пожимал плечами Огурцов, – дом охранять.

А от кого здесь мне дом охранять, снова задавал вопрос Полянский. Здесь частная территория. Сюда никто не сунется. Опасно для жизни. Марк и выстрелить может, несмотря на то, что хиппи. У него оружия – полон дом. А собачка у меня на пороге ночами спит, если медведя учует – сразу вой подымет. Или там – лай.

«А это видел? – спрашивал Полянский и показывал новенький винчестер. – Что ты думаешь, я карабин боевой купил, чтобы по банкам консервным стрелять? Мало ли – мохнатый забредет, так выбора не будет. Либо я его шугану, либо он меня. Впрочем, мы с Марком, да с его арсеналом, да с этой игрушкой, – он взвешивал винчестер в руках, – как-нибудь отобъемся. Медведь – это ведь не КГБ, против которого и вправду ни карабин, ни лом, ни топор, что бы там Солженицын ни писал – никакое оружие не работает. Не получается. А медведь – это для меня после «совка» – так, легкое приключение».

Вечерами, когда было еще не совсем темно, Огурцов, сидя на завалинке, наблюдал, как на ближайшие деревья карабкались, срываясь иногда на нижние ветки, тяжело взмахивая крыльями и неуклюже лавируя пышными длинными хвостами, павлины.

Это было настоящим откровением – узнать, что павлины ночуют на деревьях. Застывают на такой высоте, где ветви еще могут, хоть и опасно прогнувшись, удержать вес их массивных тушек, и висят там всю ночь неподвижными черными сгустками.

Павлинов в приступе сентиментальности купил Марк. Когда Полянский спросил его: зачем? – Марк ответил: чтобы больше было похоже на рай.

За день до отъезда на родину Огурцов и Полянский гуляли по этому раю, остановились возле водопада – ровная стальная полоска лесной речки резко обламывалась под прямым углом и, дробясь на бесчисленное множество осколков, летела вниз, на огромные серые камни, взлетала блестящим бисером брызг и продолжала свой путь уже в другом качестве – бурля и пенясь, шипя, извиваясь, стремилась вниз, туда, где в низине развалился лениво небольшой, уютный и стандартный, как дешевый диван, обыкновенный американский городок.

Огурцов достал из кармана паспорт, проверил, на месте ли обратный билет, и заметил усмешку на лице Полянского.

– Ты чего? – спросил он.

– Холишь и лелеешь? – Улыбка на лице Полянского стала шире. – Краснокожую свою паспортину, говорю, холишь и лелеешь?