Михаил Окунь - Я любил тебя больше

Как-то раз мы с ней подвели итоги месяца — счет оказался 18:5 в мою пользу. Вид спорта — понятно, какой. Итак, он проиграл вчистую. А если учесть, что не меньше половины моих победных коитусов была добыта в экстремальных условиях… Но об этом позже.

Оргазма с мужем она не достигала. Впрочем, когда наши отношения уже начали охладевать, она как-то раз сказала — явно, чтобы насолить мне — что, мол, трахаясь с ним, она получает хотя бы эстетическое наслаждение. «Бедняжка, — объявил я. — Раньше говорила, что таковое получаешь при чтении Набокова».

Действительно, этого автора любила до невозможности — слова поперек не скажи. И однажды наши линии с В.В. неожиданным образом пересеклись. Но об этом тоже позже.

Если говорить о литературе, то весьма неожиданно наше знакомство подвигло ее на написание небольшого рассказа. Возьму на себя смелость привести его полностью. Во-первых, он очень характерен для нее, а во-вторых, его мягкий язык (экая двусмысленность!) будет удачно констатировать с грубым слогом автора.

…

В такие дни

Он спросил ее: «Ты хочешь, чтобы я вены себе вскрыл?»

Она ответила: «Давай вскрывай».

— Вот прямо сейчас и вскрою, если ты так хочешь.

— Давай-давай, вскрывай.

— И ты будешь так просто смотреть?

— Да, буду смотреть. Интересно.

— Так вот, не дождетесь!

Перед ним стояла только она, он же, распаляясь, обращался к воображаемой толпе. Она вообще-то любила, когда он так начинал: «Вы все меня осуждаете…»

С ним она был знакома сравнительно недолго, месяца три. Встретила же его в трамвае, когда пыталась купить талончик. Он всучил ей пробитый, нацарапав на нем свои телефон и имя.

Все ее поклонники почему-то оказывались более или мене пишущими стихи, а то и прозу. Теперь вот он. Поэт-профессионал. Рассказы еще пишет. Правда, она не очень интересовалась его творчеством, чем, по-видимому, огорчила его.

Разговор же их происходил на углу Невского и Маяковской, когда он, уже довольно нетрезвый, уговаривал ее пойти в какую-то компанию, а она упорно отказывалась.

Странно, но она находила какое-то особое удовольствие от общения с ним во время его запоев. Помимо того, что он пугал прохожих, в такие дни он становился открытым и щемящее трогательным. И как ей казалось, он начинал больше любить ее.

Он без конца звонил ей, читал стихи, плакал в трубку, звал ее, назначал свидания. Она приходила, а он, будучи в полубреду, путал или забывал место и время встречи и не являлся.

Так один раз они договорились встретиться около его дома. Прождав полчаса, она решила сама подняться в квартиру. Открыла его мать и сразу резко спросила: «Зачем вам это нужно?» Потом распахнула дверь в комнату: «Вот. Вы только полюбуйтесь!» Она полюбовалась, и ей почему-то стало смешно. Она даже хотела сказать, что это похоже на сцену из фильма «Бриллиантовая рука». Мать его посмотрела на нее с недоумением. И вдруг сказала: «В любовь я не верю».

В такие дни она, сидя дома, терзалась, представляя его барахтающимся в трясине, и, будучи девушкой сострадательной, готова была бросить всё и бежать к нему. Спасать.

А так ей было приятно его безумие. Оно ей льстило. Правда, ей не нравилось, что в такое состояние он приходил только с помощью алкоголя.

Но вот отступало похмелье, он опять был самоуверенным и остроумным, без всякого трагизма, и на ее постоянный вопрос отвечал утвердительно-снисходительно.

Скоро он уезжает. Далеко и навсегда. Она будет грустить без него. А пока он не уехал, она звонит ему по вечерам и шепотом рассказывает, как именно она не одета…

Как видит читатель, в этом рассказе я предстаю неврастеничным, вечно пьяным (в лучшем случае, полупьяным) монстром. Впрочем, в пьянстве отчасти симпатичным.

Что же, почти всё тут правда. Неправда лишь в одной фразе — грустить «без него» она уже не будет.

А вообще, эти две странички, написанные крупным, немного наивным почерком, синей пастой, говорят больше об этой любви, становившейся со временем все более надрывной и обреченной, чем если бы о ней был выдан увесистый «кирпич», столь почитаемый нынешними издателями. Быть может, мне и добавлять-то уже ничего не надо. И тем не менее…

Кроме рассказа, на свет появился рисунок двух сидящих рядом замечательных кошек, выполненный красным карандашом.

Слева — недоумевающе уставившийся в какую-то точку пространства, несколько ошарашенный крупный котяра с «эрегированными» (ее выражение) ушками. Справа — изящная, самодовольно улыбающаяся кошечка (собственную улыбку она ухватила прекрасно, да и вообще портретное сходство с нею несомненно). Подпись под котом гласит: «Это, Миша, ты». Под кошечкой: «А это я».