Дмитрий Волчек - Девяносто три!

Zamorit' tatan — заразить полынь.

Жан Донет, слепленный из эдемской глины, опутанный жирными стеблями кувшинок, распорот Новым Иродом в канун дня святого Иоанна, 24 июня 1438. Мать и еще шесть крестьян из прихода Нотр-Дам-де-Нант свидетельствовали о пропаже. Задушен в "Отеле де ля Сюз", над телом надругались в подвале шато Machecoul. Среди песков, за волнами этиров, растет ХНД. Пустой постамент над финальной аркой.

— Мое имя — Меркурий, я — гонец, мой повелитель — Робин-Красная-Шапка. Мчался из Ньюкастлтона, стер семь пар железных сабо. В правом верхнем углу — раскрытая лилия, в левом — пятнистая змея.

— Ложись, братец, согрейся.

"Евреи" и «Сестра». Таинство химической свадьбы, на ленте лопаются белые пузырьки, пятница ползет по мраморному полу. Swallow this acid! Плотность! Прибавить плотность! Химический поцелуй, кольца, благословение кюре в громоздкой колбе. Повернул вентиль до отказа. Дневной сон не принес утешения: обрывок левитации, враг, взлетающий над железнодорожным снегом, происшествие в индийском поезде, по ошибке швырнули в Ганг живого ребенка. У подушки программа прискорбного французского клуба: аукцион невольников, скачки на табуретах, анальный маскарад. Лето, проведенное в воде, выпяченные ребра июня, малые антильские острова, подмышки пахнут жареным луком. Демон А. держит в руке крошку-куклу, дергает за ноги, жир капает в пасть пиштако. Расчленение предательских сыновей, тайный праздник за темными шторами, для надежности воткнули булавки.

— Прочитали досье?

— Да. Странные колени, я бы хотел посмотреть через лупу.

— Мы заметили его на опушке, герр Хаусхофер. Думали, австралийская лисица, но потом узнали вашего сына. Вообразите: на четвереньках, лицо в коросте, странно тявкал, тут легко обознаться. Пришлось накинуть лассо, слегка покалечился, к несчастью. Видно, пришлось ему натерпеться.

— Он пришел в себя?

— Да, от разговорной машинки. Им занимается Прелати. Вот, справа налево.

— "Отец сломал печать простую, и дьявол изувечил мир". А колени?

— Стер, пока бегал по снегу.

— Они напоминают мне детство. Школьная раздевалка, шорох мячей, предатель в огненных шортах.

Помнишь, Ю-ю, как мы встретились в Бергхофе, как ты подошел неслышно, тронул тайную ранку на моем затылке? Как шепнул, коснувшись языком уха: тебя ждет слава, Маринус, ты спалишь рейхстаг, будешь кувыркаться саламандрой?

"Отрубленный Бог", сангина (деталь). Центральные врата помечены: Ibah. Бутсы футболиста, клетчатые гетры, волоски на предплечье. Случайно заметил, что люди за соседним столиком подслушали разговор про способы устранения тел: газовые конфорки, крысиный яд, запечатанные соломой ямы, гарроты и рыболовные крючки. Выездной dios de las muertas, процессия обогнула остров: сахарные черепа на лотках.

Создатель скудных историй про изуверство вермахта, желтые лампочки, освещающие холодную камеру, стук оловянных мисок по утрам, отбой и подъем, червивое мясо, запах мочи. "Мне — тридцать семь, я мудр, как змея, меня пощадила монсерратова лава, я ходил по священной золе, дышал нефтью, ебал пакистанских подростков, поклонялся голове Бафомета, вступал в поединок с моряком у чертогов элементарного короля, видел горящую цифру 12, провел ночь в "Отеле де ля Сюз"".

— Ты посмотри, сколько у него там спермы!

Пришлось перейти на шепот.

Jour de lenteur, воскресенье, открылась выставка малайской жести. "Дорогой господин Маркопулос, сердечно благодарю вас за предсмертную поэму Грифа. Там столько животной страсти: все эти вулканы, гроты, распятые индейцы. Однажды в Мавритании я выторговал колдовскую статуэтку в духе Генри Мура — знаете эти эпические изгибы, словно недопизда вышла на берег и расплела косу? Говорят, там особые микробы в краске, пришлось протереть спиртом. Отчего-то я думал о Грифе в те секунды, как он корчится в палате, гладит выцветшую кожу, смотрит в мокрое стекло, видит отражение капельницы в грозовых тучах. Здесь можно пустить небольшую молнию, как символ ужаса. Каждый из нас, прошедших инициацию в А-е, знает эти страсти метемпсихоза. Представьте, я из своих никудышных африк вдруг перенесся в его полумертвое тело. Теперь его поэма напомнила мне эту странную секунду. Помните станс, посвященный бунту младшего Хаусхофера против канцлера? Эти строки про дьявола, точно из посредственной оперы?".

Мы не знали, куда он делся. Телефончик не откликался, письма возвращались в разъяренных конвертах, пепел испятнал скатерть, у черного крыльца пингвинами терлись молочные бутылки. "Появись во вторник, наша годовщина", послали мы сигнал, но он не пришел, схваченный чужеродным вихрем, билетами на родео, темными стеклами лимузинов, крупицами льда в пластиковых конвертах. Он знал, что шаткое богатство далось нам не по праву и будет отобрано в любой момент, что акции валятся, как имперский снег, а ломбард распахнул похотливую пасть. Пришли нам его в последний раз, молили мы Донпу, ангела, искусного в смешении природ, но все было тщетно. Как измученная зловредным оводом Ио, метались мы, не зная, что предпринять.