Дмитрий Волчек - Девяносто три!

Говорили про о. (запись от 9-го ноября). День Доктора, сбор в Экстернштайне. Прелати, как всегда, с сюрпризом: "Данные аутопсии Элизабет Шорт", все прелести недопизды.

— Я наконец-то увидел эти самые "меховые чашку, ложку и блюдце", под стеклом у гугенхайма. Удивительно, мне всегда казалось, что это выдумка унтерменшей.

— Твои гроши, Маринус.

— Да, это запад Сицилии. Магистра сослали на Липари.

Букет парней. Факелы, капюшоны, красный воск, перезвон медных монет: буцефал, пляшущий на арене, хрустящий плюмаж. Оклад поджигателя: пятнадцать злотых в неделю. ("Три пятна на лодыжке, ядерная пирамида, вот странно", — говорит промежуточный брат, обрывки слов, словно тряпье на итальянской веревке). Сюда, Маринус, мы во второй когорте.

В 19.25 солнце проникнет в дыру, неолитический аттракцион. Предсмертный стук маленьких пяток. Потом можно куролесить.

Официальная часть. Они любят это многословие, медленные повороты, капли на плитах. А расколи скорлупу, что останется? Когда-нибудь мы проползем глубже, до желтка, до иголки. Жан Донет, его молекулярный состав. Чешуйки краски, желтые рамы "Отеля де ля Сюз". Руно изувеченного бога, прилипли шерстинки.

Манипуляции с кинжалом и диском.

— Whom have you there?

— A Magician who devoted himself to our Mystery.

— Halt!

Щебет встревоженных когтей.

— Most Mysterious Master, the Candidiate approaches the end of his last journey with New Irod!

— Servants! Let the Candidate be released.

Хруст цинковых поводков.

— An ignorant impostor hath intruded into our Circle.

— What is his secret name?

— Lust.

Бубенцы потаенные.

— Let him in, brothers.

В китайской мастерской пришили отрезанные пальцы, воспоминание о сан-хосе, ртуть небес, эмалированная раковина, баночка с тусклым спиртом. Мы кудесники, фюрер. Хочешь, залатаем голову твоего любимца?

— Не надо, пусть ее высушит солнце. Она украсит фасад Храма Невинных Душ, глазница станет домом для огорченных птенцов.

— Блядь! — скорчился от смеха. — Ты совсем спятил!

Да, это спермотоксикоз, как говорили в легионе. Подцепил желтую лихорадку от грязного мулата, сифилис от козы, краснуху от поваренка. По пыльным следам Typhoid Mary. Люди, которым противно с тобой общаться. Люди, которые никогда больше не позвонят, не напишут. Люди, которых постигло разочарование. Люди, уверенно пишущие слово «глиста». Люди, которым лучше бы сдохнуть.

— Brethern, the Master is slain.

Запомни правильный ответ (шепотом в хрустальное ухо). My bosom keeps your secrets close. Повторяй по слогам. Скоро и тебе на арену.

Сожженные книги обнаружились на четвертый день под грушевым деревом, целы и невредимы. Польша. Доктор поднимает первый том, потом недоверчиво второй — да, так и есть, пламя пощадило страницы, журчит позолота буквиц. Он зовет Работника, тот тоже удивлен, не скрывает радости. "Это ангелы! Чудесное исцеление!" Работник предлагает перейти в ритуальную комнату, поблагодарить вестников, но д-р протестует, запирается на чердаке. Грязный крестьянский дом, паутина на слюдяном оконце. У Гаека было уютней. "Завидую всем убитым", — лепет пергамента.

Завидую тем, кто сгорел на паддингтонском вокзале, завидую женщине, задушенной в поезде, завидую парню, которому дружок скормил смертельную дозу эфедрина, завидую кавказским пастухам, расстрелянным смершем, завидую превратившимся в ядоносные шипы. "Сертификат о смерти американского гражданина". Пустая коробочка от пудры. Записка "Это была моя воля". My true will.

Сэ са: I am a slave, an ape, a machine, a dead soul. Выпадают ресницы, темнеет кожа, распухают ступни, будильник поет французскую песню в 2.30 ночи. "Вот этот сон. Будто я лилипут, не больше спички, стою на бюро, которое видел в прошлом году в антикварном подвале — темное дерево, резной георгин над столешницей. Передо мной трещина, даже нет — бритвенная прорезь с маленькой дыркой. Оттуда — лучик света. Приглядываюсь, внутри театральный зал, алый бархат, как раз объявили антракт, публика движется к выходу. Откидываются деревянные мостки, меня окружают, не замечая, смеющиеся люди. Это был знак, как тогда о двери, за которой тщетно ждал Azt, девяносто три". В ложе бенуара. Нет пощады.

Д-р думает: как же книги оказались под грушевым деревом, сжег ли он их или это была фантазия, мираж, порожденный травяной настойкой, которую раздобыл в корчме Работник? "Они считают, что у меня такие же права, как у всех, но я выше их, мне многое открыто, многое позволено. Пусть сдохнут, я не пролью и слезинки".

Д-р помнит каждого убитого ребенка, хотя не лучше ли изгнать из памяти бессмысленные лица, забыть скулеж, мольбы и брань? Каждому отведен свой срок, их оказался короче. Он видит, как серебряная нить тянется к Новому Ироду, нить тонкая, точно поводок гончего пса в руке королевы. Франция, лежащая в руинах, костер, пожирающий ветви дуба. Выгоревшие угодья, грубый башмак в чахлой траве. Отозвал одного из подонков в сторону, под козырек персидского ресторана: "Мне нужен киллер. Щедро заплачу".