Висенте Бласко - Э. Замакоис. Висенте Бласко Ибаньес

Въ его произведеніяхъ нсколько разъ всплываетъ воспоминаніе объ этомъ Мосенъ Франсиско, хотя и въ различных видоизмненіяхъ. Его отдаленное вліяніе чудится мн въ образ отца Микелы, въ кожаной шляп и съ карабином въ рук, который въ роман "Дтоубійцы" (Тростники и илъ) господствуетъ надъ своей паствой ударами приклада; въ грозномъ донъ Себастіан, честолюбивомъ и высокомрномъ, живущемъ съ своей дочерью спокойно въ архіепископскомъ дворц въ Толедо; можетъ быть немного и въ донъ Факундо, добродушномъ священник и наздник въ роман "Вторженіе", а также и въ мальтійскомъ рыцар Пріамо Фебреръ наполовину воин, наполовину священник, тнь котораго проходитъ, воинственно гремя шпорами, черезъ страницы романа "Мертвые повелваютъ". Безъ сомннія, писатель, этотъ пламенный паладинъ свободы, вспоминалъ съ симпатіей о фанатик Мосенъ Франсиско! Почему? Можетъ быть потому что смлость этого человка, такъ часто жертвовавшаго своимъ спокойствіемъ, подвергавшаго свою жизнь опасности ради идеала, таила въ себ столько красоты, что романистъ оцнилъ въ немъ воина и протянулъ ему руку.

Дтство Бласко Ибаньеса, какъ и дтство Октава Мирбо, было бурное. Онъ былъ умнымъ ребенкомъ, но чувствовалъ больше влеченья къ играмъ, въ которыхъ обнаруживается ловкость и сила, чмъ къ книгамъ; какъ бунтовщикъ, онъ возставалъ противъ всякой методичности и дисциплины; въ его натур таился такой избытокъ силы, такая масса безпокойной активности, что онъ былъ вынужденъ жить въ состояніи безпрерывнаго мятежа.

Бабушка очень баловала его. Однажды Висенте отказался сть. У него не было аппетита, завтракъ ему не нравился. Матери надоло его слушать и она, отличавшаяся сообразительнымъ умомъ и тяжелой рукой, подбжала къ нему и схвативъ его за воротникъ, дала ему образцовую встрепку. Физическая боль не только не пришибла мальчика, совсмъ напротивъ, онъ развеселился, вновь обрлъ утерянный аппетитъ и съ удовольствіемъ полъ. Я вижу въ этомъ простомъ анекдот дтскихъ лтъ всю психологію будущаго художника: безстрашную волю, для которой грубая сила и превратности борьбы впослдствіи послужатъ источниками радости жизни.

Семнадцати лтъ Висенте Бласко Ибаньесъ покинулъ родной домъ и въ скромномъ третьеклассномъ экипаж отправился въ Мадридъ. Объ этихъ дняхъ красоты и нищеты онъ говоритъ съ юношескимъ энтузіазмомъ въ сверкающихъ глазахъ. Онъ поступилъ секретаремъ къ Мануэлю Фернандесу Гонсалесу (Fernandezy Gonzalez), престарлому, бдному, почти ослпшему писателю, доживавшему свои послдніе дни. Знаменитый авторъ "Повара его величества" былъ несчастенъ, истощенъ и едва могъ диктовать. Бывало, ночью онъ засыпаетъ въ кресл, кончивъ страницу. Побуждаемый интересомъ сюжета, Бласко безсознательно продолжаіъ писать, и когда Фернандесъ просыпался, прочитывалъ написанное. Несмотря на свое вошедшее въ поговорку высокомріе, старый маэстро удостоивалъ его похвалы: "недурно", мальчикъ "подаетъ надежды", у него были "данныя" для писателя. Такимъ образомъ они вдвоемъ создали нсколько книгь, между прочимъ El mocito de la Fuentecilla (Молодецъ изъ Фуэнтесилья), романъ изъ жизни торреровъ, удачный бытовой очеркъ, написанный теплыми красками, какъ картина Гойи.

Жилъ Бласко Ибаньесъ въ это время въ квартирк на улиц Сеговія около Віадукта. Настроеніе его было превосходное. Онъ зарабатывалъ столько, что могь плохо питаться. Но въ его годы такъ мало нужно для жизни. Знакомился съ главарями литературы, показывался въ редакціяхъ, посщалъ музеи и раекъ королевскаго театра, накоплялъ знанія. А ночью, когда онъ возвращался къ себ домой, бдныя жеещины, торгующія своей красотой на улиц, привлеченныя его молодостью и вьющимися волосами, задерживали его, улыбаясь много общающей улыбкой, полной безкорыстія.

Привлекала его также и политика.

Однажды ночью онъ произнесъ страстную рчь на митинг передъ возбужденной шумной толпой, походившей на разъяренное море, передъ толпой плотниковъ, сапожниковъ и каменьщиковъ. Рчь его произвела впечатлніе, и сотни мозолистыхъ рукъ бурно апплодировали ему. Посл окончанія сходки онъ пошелъ домой, окруженный плотнымъ кольцомъ поклонниковъ. Онъ шелъ, убаюканный побдой, полный честолюбія, точно на голову ему надли классическую корону изъ дубовыхъ и лавровыхъ листьевъ, которую двствениицы назначали побдителямъ въ олимпійскихъ играхъ. Когда онъ подошелъ къ дому, два полицейскихъ агента преградили ему дорогу:

– Вы арестованы!

Толпа запротестовала. Наиболе наэлектризованные сжимали кулаки, готовые ударами отстоять свободу своего героя. Бласко остановилъ ихъ. Пусть никто не двигается! Онъ былъ очарованъ. Онъ уже видлъ себя по дорог въ тюрьму. Безъ сомннія, онъ былъ опасный конспираторъ, разъ власть обезпокоена тмъ, чтобы его задержать. He страхъ сжалъ тогда его сердце, нтъ, честолюбіе, радость, спокойное сознаніе, что онъ становится виднымъ дятелемъ, о которомъ завтра заговоритъ вся печать. И мысль о тюрьм, какъ раньше встрепка, данная ему матерью, наполнила его невыразимымъ успокаивающимъ пріятнымъ чувствомъ. Поистин, его политическая карьера не могла начаться лучше. Полный этихъ иллюзій, онъ отдалъ себя въ руки власти и встртился лицомъ къ лицу съ – матерью! Горькое разочарованіе! He опаснаго революціонера, а только непокорнаго мальчика, бжавшаго изъ родительскаго дома, хотла полиція задержать. Пришлось сдаться! Ничего не подлаешь! Онъ былъ несовершеннолтенъ. Это былъ, можетъ быть, единственный случай въ юности романиста, о которомъ ему приходилось вспоминать со стыдомъ.