Габриэль Витткоп - Сон разума

Вчера на открытии синематограф еще не работал, но сегодня покажут автомобильные гонки, зрители увидят великопостное шествие и выход с мессы. В клетушке в стиле Людовика XI, размером три на два метра и покрытой просмоленным брезентом под материей с геральдическими лилиями, киномеханик и его ассистент уже установили аппарат, расставили пленки, баллоны с кислородом, канистры с эфиром и лампу Мольтени.

Все в полном порядке. Можно начинать представление.

Всякий образ можно размножить. Так, порой на озере стоит остров, в середине которого расположено другое озеро, а на нем — еще один остров, в центре которого — озеро с зеленым островом, а посредине — еще одно озеро. Эти концентрические круги земли и воды способны довести до головокружения, что испытывает одинокий человек меж двумя зеркалами, помещенными друг напротив друга. У Клемана такое же головокружение.

Прикованный взглядом к экрану, Клеман не видит на нем ни китайцев, ни пагод с колокольчиками. Он видит там лишь Живот, выступающий рельефной аппликацией, сладкой телятиной — правда, уже позеленевшей, урчащей и раздувшейся, как бурдюк. Достаточно проколоть эту опухоль шляпной булавкой, и она лопнет с оглушительным треском, вспышкой и выбросом рудничного газа, расшвыривая красновато-фиолетовые ошметки. Клеман видит, как просвечивает запутанное строение, все — кошмарно прозрачное: складки лишь покрывают желе, наслаивая свои

блины на малиновое ядро, которое и само делится на пластинки вплоть до центральной точки — идеальной и абсолютной, туда и следует ткнуть шляпной булавкой. Клеман подносит к губам носовой платок — Дружок, — говорит Живот неискренне и гнусаво, — пойдем со мной на благотворительную распродажу?

Anableps tetraophthalmos, обитающая в бассейне Амазонки, плавает у поверхности, и ее глаз, разделенный горизонтальной полоской кожи, позволяет видеть одновременно под и над водой.

Каждый из тех, кто здесь собрался, повинен. Сооружение, чей проект представили подрядчику, было создано по образу и подобию их внутреннего мира. Но они виноваты, прежде всего, в том, что забыли старый закон, по которому все, что они делают сообща, неизбежно обречено на провал.

Выручка за первый день составила сорок пять тысяч золотых франков — столько стоит хороший перстень Князя мух.

Князь Церкви блаженно улыбается, как и подобает нунцию Его святейшества Льва XIII. Он благословляет руки и ладони герцогинь, их кружевные ошейники на китовом усе, благословляет вышитые передники тех. что разливают оршад, благословляет блюдца, графины с лимонадом и тарелки с птифурами. Он благословляет позументы и веретенообразные салфетки, подушки с накладками, вышивку крестиком и пуанты, фарфоровых собачек, бисквитную Лурдскую богоматерь и торнелии в горшках. Он благословляет детей. Он благословляет кассу. Он благословляет синематограф и лампу Мольтени. Он благословляет мужские трости. Да станут они, Господи, орудием собственного спасения! Аминь.

Живот одет в сиреневое фуляровое платье с кружевными оборками в виде взбитых сливок; на голове у него — грогреновое канотье, украшенное голубым зимородком, а на ногах — ботинки из кремовой кожи, подобранные по цвету к перчаткам с перламутровыми пуговицами.

На Клемане — темно-серый костюм поверх жемчужного жилета и галстук, вытканный узором из ирисов. На голове — шапокляк. Усы, закрученные щипцами, надушены юфтью. В тот день он выбрал трость с набалдашником из горного хрусталя. Вместе с Животом они прогулялись пешком до улицы Жана Гужона, поскольку путь недалек: врач рекомендовал Мадлен немного ходить, а погода великолепная.

4 мая 1897 года.

В четыре часа нунций покидает Благотворительный базар, выходит через одну из дверей с турникетом и садится в экипаж.

В четыре часа пять минут Клеман покупает для Мадлен две вышитых шляпки с воланами и дюжину батистовых распашонок, которые графиня Р. заворачивает в розовую бумагу. Ароматы пристойны и сложны, жара удушлива, но Живот хочет еще ненадолго остаться. У каждого стенда — до семидесяти патронесс: до семидесяти голов, разгоряченных кропотливым пылом.

Общее число людей в балагане — примерно полторы тысячи.

В четыре часа десять минут картинки синематографа расплываются, и свет проектора внезапно меркнет: кончилось топливо. Киномеханик просит подождать минутку, пока он снова не наполнит лампу. Впотьмах он пробирается ощупью по каморке в стиле Людовика XI. Его ассистент чиркает спичкой. Эфирные пары еще теплой лампы вмиг воспламеняются. Взрыв. Из пленок вырывается сноп искр. Взрыв. Еще взрыв. Все вспыхивает разом и за несколько секунд пламя охватывает древесину, гирлянды, лакированный картон. Раздается оглушительный вопль: — Пожар! Перед выходами уже громоздятся растоптанные тела. Турникеты идеально выполняют свою ограничительную функцию, когда люди, охваченные паникой, пытаются вертеть их в противоположные стороны.