Владимир Лорченков - Большой куш

Магазин «Аистенок» ничем не заслужил своего нежного и трепещущего, как белое перо под жесткими пальцами, названия. Стены его грязны, а с южной стороны так вообще поросли вьюнком. Но магазин – старожил 38-й улицы. Он воздвигнут до ее основания, он прародитель ее и будет возвышаться над полуразрушенными остовами зданий улицы году в 2500-м. То-то полюбуемся. Об него разбивались бурные волны национально-освободительного движения, к нему идут, как к матери, и засыпают, спокойно и доверчиво, как на руках матери, и многие жители 38-й ненавидят его, как многие же – матерей. Много раз писали жалобу в городское управление с просьбой снести его, убрать. Но твердыня устояла.

Я думаю об этом, вздыхаю и тихонько, чтобы не разбудить, иду на кухню. Матери снова нет. В кровати, конечно, Лена. С Матушкой Енотихой мы уже месяца два-три. Я к ней привязался и трахается она супер.

Интересно, а как это делает Белоснежка?

– Здоро́во, Микки, здоро́во, сынок! – говорит бодрячок Снуппи и присаживается на табуретку рядом с кроватью.

– Аова упи аова уыще, – говорит Микки и похлопывает по кровати, присаживайся, мол.

– Рад, что ты меня узнал. Я не один, со мной Кроха Енот.

– А поал, – говорит Микки.

В смысле он понял. Мы со Снуппи понимающе переглядываемся, и я присаживаюсь в углу палаты. А здесь ничего. Забавно, что у Микки из окна виден парк. Совсем как из моего дома. Только у парня небольшая проблема – он не может этого видеть. Ведь на лице Микки сплошная повязка. Врач сказал нам со Снуппи, когда мы перекладывали в коридоре бананы и апельсины из кулька в подарочную сумку, что повязку с Микки снимут года через полтора-два. Если повезет. Но даже и тогда парень не будет видеть. Глаза выгрыз пес. Понимаете, ребята? Конечно, доктор. Бедный парень. Да, это ужасно. Доктор пошел дальше, ущипнув медсестру, развозившую по палатам кашку и прочее жидкое дерьмо, которое им вливают по трубкам прямо в пищевод, а мы постучали в дверь палаты Микки. Тук-тук, это я, твой старый добрый друг. Открывай, Микки. И Микки открыл. Вернее, промычал из-за двери:

– Аыта!

– В смысле, открыто.

Снуппи, вздохнув глубоко, толкает дверь.

– Здоро́во, Микки, здоро́во, сынок! – бодро говорит он, ну, а дальше вы уже знаете.

Я раздвигаю по просьбе Микки шторы. Микки объясняет нам – постепенно мы начинаем различать слова в его мычании, – что он не видит даже света. Держись, старина, говорит Снуппи и нежно гладит парня по руке. Мне становится до слез жаль его. Тем более что я и правда не рассчитывал, что все закончится так удачно. Получается, я сорвал бинго. Это так клево и так ужасно в то же время! Я смахиваю слезу и вижу, что Снуппи глядит на меня с уважением.

– Мне бы не хотелось, чтобы мы оставались врагами, Микки, – мягко говорю я. – Давай помиримся. Что нам делить. Я хочу, чтобы мы были славными парнями, которые на выходные могут вместе даже пива попить и поиграть в дартс… упс, города, там, ну, или во что ребята в барах играют.

– Конечно, – говорит, помолчав, Микки, ну, вы же понимаете, что он говорит «оена», просто я перевожу это на русский. – Конечно, Енот. Я о многом думал эти два дня.

– И что ты надумал, Микки? – спрашиваю я, укрыв его ноги одеялом.

– Я вел себя скверно, – говорит он спокойно, – и хотел бы извиниться перед тобой.

– Брось, – неуклюже пытаюсь утешить парня я, – ты никогда не был плохим. Подумаешь, пару раз поцапались из-за какой-то девчонки.

– Белоснежка, – говорит он спокойно, и это спокойствие начинает пугать, – не была у меня ни разу.

– Она жутко занята, – врет Снуппи, – просто страх как занята. Народу сейчас, сам понимаешь. Сезон. Ребятишки так и прыгают вокруг твоей площадки, все спрашивают, где Микки, где Микки.

– А что, мой костюм никому еще не отдали? – спрашивает Микки.

– Пока не нашли кому, – говорю я.

– Ты бы справился, – говорит он. – Уверен.

– Даже если мне предложат, я не соглашусь. Только не теперь, – говорю я, и говорю совершенно искренне.

– Спасибо, – отвечает он.

В палату заглядывает та самая медсестра, и мы со Снуппи снова переглядываемся.

– Кашки не хотите? – спрашивает задастая курва в халате. – Точно не хотите? Ну как хотите.

– Я не хочу есть, – говорит Микки. – Да и жить, собственно, тоже.

Он сидит очень прямо, и на голове у него большущий белый ком. В общем, это и есть его голова.

– Возьми себя в руки, – призываю я его.

– Точно, – поддерживает меня Снуппи, – жизнь продолжается, какая она ни есть. Так ведь?