— Мудак, сжег мне!
Вскакивала и бежала в ванную. Благодатский валился на постель, стремительно трезвел и пытался сообразить — что же теперь делать. В соседней комнате услышали визг: замолкала музыка и громко спрашивал Кавер:
— Блядь, хули вы там натворили?
— Все в порядке, — отвечал Благодатский. — Я, кажется, немного перестарался.
— А-а, ну-ну. Тогда ладно, развлекайтесь, — и снова бухала ритмичная музыка.
«Чего она там может делать?» — думал Благодатский и на всякий случай — натягивал трусы и шел посмотреть.
Дверь в ванную была открыта, шумела вода. Входил и удивленно смотрел на голую Евочку: стояла в ванной: одной рукой намыливала между ног, другой — держала мужскую бритву.
— Еб твою мать, ты что делаешь! — вырывал у нее бритву.
— Отдай! Я что, так и буду теперь с проплешиной там ходить? Спалил мне половину волос, придурок! Дай, сбрею все на хуй… — Евочка заплакала.
Благодатскому сделалось неудобно. Положил бритву на полку, приблизился, обнял.
— Ну извини, я не хотел. Я думал — посмотрю, и все, а ты дернулась… Сама ведь не разрешила свет включить…
— Чего там смотреть, — ревела Евочка. — На вот, смотри теперь! — садилась на край ванны и раздвигала ноги.
Благодатский садился перед ней на корточки и трогал пальцем намыленные волосы: выгорело слева. Говорил:
— Да чего тут брить! Надо просто ножницами подравнять немного, через два месяца обратно такие же вырастут…
— Ты, что ли, стричь будешь? Больной, что ли… — но Благодатский уже не слушал: возвращался в комнату, находил там возле зеркала среди косметики маникюрный набор Каверовой мамы. Доставал оттуда маленькие, слегка загнутые ножницы и отправлялся в ванную.
Стрижка проходила быстро и безболезненно: удивленная происходившим, Евочка не произносила ни слова, только смотрела на макушку Благодатского и движения его рук, вооруженных маникюрными ножницами.
— Готово, — говорил он, когда заканчивал. — Можешь смывать.
Пока смывала — отправлялся на кухню: сливал остатки спиртного в один стакан, выпивал. Закуривал. Когда в ванной переставала шуметь вода, а Евочка — не выходила, снова заглядывал туда: сидела в той же позе, что и во время стрижки: на краю ванны с разведенными ногами. Глаза ее были закрыты, левая рука лежала на бортике, а правая — скользила между ног и сильно терла складки коричнево-розовой кожи.
— Не могла меня позвать? — спрашивал Благодатский и приближался.
— Я думала: ты наверно теперь не хочешь, — отвечала Евочка и протягивала ему руки.
Благодатский стягивал трусы, показывал Евочке, как нужно нагнуться и опереться о бортик ванны: входил в нее сзади. Резко и быстро двигался, придерживая готочку за бедра: она тихо скулила и взмахивала влажными волосами, которые прилипали к вспотевшей коже лица. Кончал скоро: тугой струей ударял в ванну. Вымывал член, одевал трусы. В комнате Кавера было уже совсем тихо: спали. Благодатский решал, что пора делать то же. Ложились. Поворачивался спиной к Евочке, она обнимала его. Прежде, чем заснуть — говорила:
— Я на тебя не злюсь. Не злюсь…
Благодатский засыпал со счастливой детской улыбкой на губах. Во сне видел горы.
Утром — просыпался раньше всех, открывал глаза. За окном начинался осенний день, и не ясно еще было, каким окажется он — солнечным или пасмурным. Благодатский видел деревья с обрубленными нижними ветвями и — дальше, за ними — строящийся многоэтажный дом красного кирпича: зеленый и неярко-красный хорошо сочетались на фоне светло-серого неба. Благодатский взглядывал на Евочку: она спала, положив под щеку обе руки и заслонив лицо волосами: осторожно приподнимал их, чтобы не разбудив — посмотреть на лицо. Слышал сзади тихий кашель, поворачивал голову. На кровати сидела женщина и красила ногти.
— Доброе утро, — говорил ей Благодатский.
— Доброе, — отвечала женщина: вставала и уходила, чтобы дать одеться. Одевался, умывался и шел на кухню. Спрашивал:
— Вы, видимо, мама?
— Да, я — мама, — отвечала женщина: сидела за столом, пила кофе и курила тонкую сигарету: аккуратно держала её, чтобы не задеть не засохший до конца лак.
— Хотите, я вам посуду вымою?
— Конечно хочу. Кофе-то хоть выпей сначала.
— Ага, — Благодатский вливал в себя кружку успевшего уже остыть кофе, принимался за мытье посуды.
— Я позднее должна была приехать, но так получилось, — говорила мама.
Благодатский кивал головой и продолжал рассовывать по стойке для посуды мокрые тарелки. Закончив — обувался, прощался и уходил: не дожидаясь, пока проснутся Евочка и прочие. На улице вспоминал, что оставил ночью на краю ванны — маникюрные ножницы с прилипшими к ним мыльными черными волосками.
Читать дальше