Юрий Цыганов - Зона любви

Да светится Витрина Твоя во мраке веков!

Вяло и неохотно я подумал: вот и всё.

За тот вечер я вылил из себя все дерьмо, что культивировал все эти годы… Все свои порушенные надежды… всю неудавшуюся жизнь…

Сначала всё складывалось как будто неплохо.

Я решил твердо: Веру я заберу к себе. Малышка будет жить с нами… Я уже обещал сходить с ним в зоопарк. Он будет какать в мой детский горшок, который отыскал я в кладовке.

Накануне мы с Верой ходили в детский сад. Я всё там уладил. Она мне подыскивала работу…

«А почему, собственно, нет? — думал я. — Ты сам хозяин судьбы своей… Пора выбираться из этой помойки, из своего сумасшедшего текста, придуманного самим собой и никому не интересного… Пора жить простой жизнью. Пора, наконец, отдавать долги!»

И еще… Еще мне Вера сказала, что у нас скоро будет свой малыш!

Но зверь, живущий во мне, распорядился иначе.

…вначале было пиво… И было как будто весело… Приехал Димка — привез левый товар — несколько блоков сигарет с оптового рынка. Маленький секретный бизнес — разница от продажи клалась в карман… вернее пропивалась.

Какие-то люди приходили и уходили… А я всё вытаскивал деньги, как из прорвы и угощал… В палатке было так много выпивки!

А потом… потом наступил момент, когда кто-то шепнул мне из своих глубин и высот: «иди домой». Какой-то добрый ангел пытался вразумить меня… Но я не услышал… не захотел. Слишком тих и невнятен был голос… А в палатке оставалось еще так много выпивки!

Мы пили еще и еще, пока не наступил полный мрак.

Нет, до полного мрака была еще одна фраза… реальная и жестокая: «Никаких детей от тебя не будет. Никогда!». Тогда и наступил полный мрак.

Какой-то хоккеист лез с поцелуями…

— Я ж Капустин… Знаешь? Брат того самого! Я за сборную юниоров играл. А ты мужик четкий… Я вижу… Дай я тебя обниму, земеля…

Димка кемарил в углу… Вера бойко торговала…

От нее едва уловимо веяло предательством.

Я очнулся от звука собственного голоса… Как отвратителен он был! Я кашлял и плевался словами. Зверь сцеживал яд. Всё было наполнено им… Всё казалось мелким, ненужным… в прорехах! Жизнь, сшитая из ветоши, расползающаяся по швам… Мышиная любовь… игрушечное коварство… Всё… Всё! Всё не настоящее!!

И тогда я оскорбил их по-настоящему… вычурно и грязно.

Я сказал: «Профурсетка от бога и Чмо с большой буквы — идеальная пара!» и хмыкнул, довольный своей шутке.

Мне всё казалось, что я говорю в пустоту, что до них не доходит мой яд… Оказалось — доходит.

— Пошли, — сказал Димка.

Я, пошатываясь, встал.

Димка взял ломик, что валялся в углу.

«Зачем он здесь, — подумал я, — чего им открывать? Картонные ящики с шампанским или полиэтиленовые с пивом?»

(«Если на сцене валяется ломик, он обязательно что-нибудь проломит» — не Чехов).

Мы вышли.

Димка мне стал неинтересен… как, впрочем, и его благоверная.

Я повернулся к нему спиной… лицом к дому… Мне нужно было домой.

Я ничего не успел уже в этой жизни. Даже испугаться…

— Так слушайте, слушайте ангелы, мою последнюю песнь о любви. Только вам, невинным и не виноватым, я пропою о ней… чье имя вам так нравится слышать.

А дальше я замолчу навсегда!

И если у вас, ангелы, найдутся какие-нибудь трубы, — трубите, милые, трубите, раздувая щеки и тараща глаза!.. Арфы, флейты, балалайки, барабаны — всё тащите сюда! Мы устроим настоящий концерт в память об этой священной суке!

Мы не будем скулить и плакать… Не для того мы собрались вместе. Мы будем веселиться! И пусть наш грохот и смех разбудят любого, даже самого распоследнего сухаря, надевшего непробиваемый панцирь! Пусть слышат все, какие гимны поются во славу ее!

И вдруг я услышу:

— А зачем их будить, маэстро? Да еще, извиняюсь, какими-то гимнами…

«Черт, — подумаю я, — это кто у нас тут такой любознательный… Что за ирония в сферах небесных? Здесь все должно струиться, колыхаться и петь самым возвышенным образом! А иначе — как?»

Кто-то нарочно сбивал меня с высокого стиля. Причем, этот кто-то явно не их поля ягодка.

Я оглядел сорванцов, сидящих передо мной…

Ну? И где эта «ягодка»? Сидят… все одинаковые, в белых одеждах. И улыбаются! И что самое удивительное, — по доброму улыбаются… Может, мне это почудилось?

И я завопил, желая перебороть сомнения, доставшие меня еще там, на земле! Я заговорил страстно, устремив свой взгляд в никуда… Я боялся, что меня вновь перебьют… Я говорил на вдохе, как читают молитву, свои последние и главные слова.