Дуглас Коупленд - Generation Икс

Помню, что творилось в моей голове: меньше всего я думал о работе – я размышлял о том, что у каждого города – свой запах. Мысль эту заронили запахи токийских улиц – лапши в мясном бульоне и слабого зловония сточных вод; шоколада и выхлопных газов. И я думал о запахах Милана – аромате корицы, роз и вони дизельного топлива; о запахе Ванкувера с его жареной по-китайски свининой, соленой водой и кедрами. Я с тоской вспоминал Портленд, стараясь оживить в памяти запах его деревьев, ржавчины и болот, когда гам в офисе внезапно стал затихать.

В комнату вошел крошечный пожилой человек в костюме от «Балмейн». Кожа на его лице была морщиниста, как кожура сморщенного яблока, но только темного торфяного цвета, и блестела, словно старая бейсбольная перчатка или Тень-отца-Гамлета. Он был в бейсбольной кепке и непринужденно болтал с моим начальством.

Мисс Уэно, моя упадешь-не-встанешь клевая координаторша из отдела моды, сидящая за соседним столом (волосы а-ля мультяшный Олив Оул; рубашка венецианского гондольера; шаровары гаремной красавицы и сапожки «Вива Лас-Вегас»), она была похожа на смущенного ребенка, перед которым в снежную зимнюю ночь вдруг предстал в дверях вусмерть пьяный, медвежьих габаритов дядя. Я спросил мисс Уэно, кто этот мужик, и она ответила: мистер Такамити, «катё», Великий Папа компании, американофил, известный своим хвастовством о блистательной игре в гольф («Каков был счет!») в парижских барделях и о том, как он отрывался в тасманийских игорных домах в компании лос-анджелеских блондинок.

Мисс Уэно выглядела подавленной. Я спросил, отчего это. Она сказала, что не подавлена, а зла. А зла, потому что сколько бы она ни трудилась, она обречена застрять у этого стола – кучка тесно сдвинутых столов в Японии равносильна нашим загончикам для откорма молодняка. «И дело не только в том, что я женщина, – сказала она. – Но и в том, что я японка. В основном из-за того, что я японка. У меня есть амбиции. В любой другой стране я могла бы высоко подняться, а здесь я просто сижу. Я убиваю свои амбиции». Она сказала, что с появлением мистера Такамити как-то особенно остро поняла всю безнадежность своей ситуации.

В этот момент мистер Такамити направился к моему столу. Так я и знал. Только этого мне и не хватало. В Японии, если человека выделили из толпы, приходится туго. Это худшее, что можно с ним сделать.

– Вы, должно быть, Эндрю, – произнес он, пожимая мне руку, словно представитель фирмы, торгующей машинами «форд». – Поднимемся наверх. Выпьем. Поговорим, – сказал он, и я буквально кожей почувствовал, что мисс Уэно рядом со мной вспыхивает от негодования, как красная фара. Я представил ее мистеру Такамити, но он в ответ лишь снисходительно хрюкнул. Хрюканье. Бедные японцы. Бедная мисс Уэно. Она была права. Они в ловушке, любой из них намертво застревает на своей ступени этой ужасающе скучной лестницы.

Когда мы шли к лифту, я ощущал, как все в офисе провожают меня завистливыми взглядами. Это была неприятная сцена, и я представлял себе, как они думают: «Да что он о себе возомнил?». Я чувствовал себя бессовестным нахалом. Словно бы восспользовался своей заграничностью. (Мне казалось, что меня отлучили от всех служащих в офисах двадцатилетних ребят, которых газеты именуют «новыми людьми».) Это сложно объяснить. В Америке есть такие же ребята, и их так же много, но у них нет общего названия – это поколение Икс; они намеренно держатся в тени. У нас больше пространства, где можно спрятаться, затеряться; им можно воспользоваться для камуфляжа. В Японии же пропадать из виду как бы негласно запрещено.

Но я отвлекся.

Мы поднялись на лифте на этаж, для доступа на который требовался специальный ключ, и мистер Такамити всю дорогу театрально дурачился, пародируя американцев: разговоры о футболе и все такое. Но как только мы поднялись, он внезапно превратился в японца – и притих. Выключился – как будто я щелкнул выключателем. Я всерьез испугался, что мне предстоит выдержать трехчасовую беседу о погоде.

Мы пошли по коридору, по толстому, заглушающему звуки ковру, мимо маленьких картин импрессионистов и ваз с цветами в викторианском стиле. Это была «западная» часть этажа. Когда она кончилась, мы вступили на японскую часть. Казалось, мы проникли в гиперпространство, и в этот момент мистер Такамити жестом предложил мне переодеться в темно-синее хлопковое кимоно, что я и сделал.

Внутри самой большой из пройденных нами японских комнат находилась традиционная японская ниша с хризантемами, свитком и золотым опахалом. В центре комнаты стоял низкий черный столик, окруженный подушками цвета терракоты. На нем – два ониксовых карпа и чайные приборы. Единственное, что вносило в комнату дисгармонию, – это маленький сейф в углу; и он, скажу я вам, относился к тем недорогим моделям, что встречались во внутренних помещениях обувных магазинов в Линкольне, штат Небраска, после второй мировой войны, дешевый с виду сейф, контрастирующий с обстановкой комнаты.