Саймон Логан: i-o

Затем я заметил, что трое из них направились ко мне, — эта троица давно была мне знакома, ее участники постоянно пытались втянуть меня в свои поединки. Я предполагаю, что им, наверное, до смерти хотелось посмотреть на то, как будет драться инвалид. Наверняка, они даже собирались делать ставки за и против меня. Судя по всему, они не теряли надежды, что рано или поздно я наконец соглашусь, — и если им не повезет заработать на самом бое, то хотя бы удастся выиграть пари на предмет моего участия в поединке.

Внезапно я вспомнил о том, что у меня за спиной лежит она — большая, завернутая в брезент и сверкающая так сильно, что блеск ее вот-вот просочится через грубое полотно. Я испуганно обернулся.

Они не должны найти ее ни в коем случае.

Поэтому, прежде чем они успели добраться до моей времянки, я снял замки с цепей, отделявших меня от них, а их — от меня. Я распахнул дверь, когда они были от нее не более чем в трех шагах, посеяв в их рядах немалое смятение.

Волнение прокатилось по рядам рабочих, когда они поняли, что сегодня вечером в ритуале ожидаются непредвиденные изменения. Обычно они насмехались надо мной за толстой алюминиевой дверью или под одним из закопченных окон времянки. Я и так-то нечасто покидал свое жилище — тем более при таком столпотворении вокруг.

Я смотрел через полуоткрытую дверь на неподвижно застывшую троицу.

В течение какого-то мгновения стояла абсолютная тишина, если не считать приглушенного шума работающих машин, доносившегося с соседних свалок. Рабочие смотрели на меня, на мое лицо, черты которого искажала маска.

Один из троицы обернулся и вопросительно посмотрел на собравшуюся толпу.

Я начал жалеть о том, что открыл дверь: я хотел удержать их подальше от моей находки, а добился того, что своим необычным поведением только возбудил их любопытство. Мы все были детьми конвейера — жизнь наша представляла собой постоянное и бесконечное повторение одинаковых ситуаций. Так мы существовали.

И вот повторение нарушилось.

— Пойдешь с нами сегодня? — спросил рабочий, возглавлявший трио, пытаясь вернуть происходящее в рамки традиционного сценария. Его мускулистые плечи были обнажены, обе руки заканчивались парой мясистых клещей, усеянных мелкими металлическими зубчиками. Он стоял, широко расставив ноги, подошвы его башмаков глубоко ушли в мягкую пыль, покрывавшую землю на территории свалки.

Из пневматического клапана на боковой стороне моего дыхательного аппарата с шипением вырвалась струя пара.

Я покачал головой.

Последовала непродолжительная пауза, затем в задних рядах кто-то захохотал, затем смех, распространившись, словно эпидемия, охватил всю собравшуюся толпу. Они смеялись надо мной. Они смеялись над трусом, который отказывается драться, — и от облегчения, что восстановился привычный ход вещей.

Рабочий, который задал мне вопрос, угрожающе наклонил голову, продемонстрировав покрывавшую его череп свежую металлическую пластину — возможно, последствие вчерашнего поединка.

Я попытался взглянуть им в глаза, но, как всегда, не сумел и, отведя взгляд, принялся рассматривать землю у себя под ногами. Впрочем, краешком глаза я заметил, что троица поплелась восвояси и, как только послышались первые удары металла о металл, вернулся в свое жилище.

Очутившись внутри, я лишился сил. Мой дыхательный аппарат сердито свистел от избыточной нагрузки. Под его весом я рухнул на холодный пол и заснул в объятиях забвения — единственного существа, которое когда-либо разделяло со мной сон.

Через некоторое время я очнулся. В той части города, где расположена наша свалка, разница между ночью и днем не слишком заметна: густой черный дым, извергаемый нами, висит в небе такими густыми клубами, что становится для нас родным, словно материнские объятия. Поэтому наша работа служит для нас единственным способом следить за прохождением времени.

Хотя большинство вечером отправляется на площадку для боев, ремонтники возвращаются на рабочие места первыми, потому что обслуживание машин происходит именно в перерывах между сменами. Остальные же рабочие отдыхают в казармах, а затем ежедневный цикл, похожий на змею, вцепившуюся в собственный хвост, начинается снова, и настает время для работы.

Я никогда не сплю; по большей части я смотрю в единственное окно времянки на странные узоры, которые дым, вырывающийся из труб, рисует на бескрайнем, огромном черном небе, на котором звезды кажутся просто заклепками.