Джо Фауст - Демоны Боддеккера

История с Рингволд только растравила обиду, мучавшую меня сильнее всего прочего — от коллег по Пембрук-Холлу я не получил ничего, вообще ничего. Как будто я сбежал и стал парией, как тогда смеялись надо мной братцы-Черчи. Интересно, хоть кто-нибудь вообще вспоминал или скучал обо мне? Заметили ли, что мой офис пустует, что табличка с моим именем снята? Может, бывшие друзья и думали обо мне, но боялись что-нибудь предпринять и не могли даже послать сообщения, опасаясь, что чужой феррет его перехватит?

Все это лишь добавляло пищи для размышлений.

Вот почему для меня оказалось таким сюрпризом, когда в День Благодарения сказали, что ко мне пришел посетитель. Я не знал, чего ждать. Только что я закончил разговор с рыдающей матушкой, которой сквозь зубы лгал, какие у меня отличные шансы. Было тяжело признаваться ей, что я за решеткой, но поневоле пришлось сделать это почти сразу — я боялся, что она услышит это в очередном монологе Гарольда Болла. И хотя бы однажды оказался в чем-то прав. Через три дня после моего ареста новость просочилась в прессу, и мистер Болл со своими писаками не преминули наброситься на меня.

Я спросил охранника, кто ко мне пришел. Он глянул на свой слейт.

— Пожилой джентльмен. Фамилия… Левин.

Я задрожал, глаза у меня наполнились слезами.

— Вам нехорошо?

— Передайте ему, — прохрипел я, — проваливать ко всем чертям.

Охранник кивнул.

— Он предполагал, что вы можете так сказать.

— Зачем вы мне об этом рассказываете?

— Он велел передать, что если вы не примете его, он обчистит кого-нибудь в подземке и попадется, чтобы вам уж точно пришлось с ним поговорить.

Я покачал головой.

— Флаг ему в руки.

Охранник вздохнул.

— Сегодня День Благодарения. Ну неужели вы не можете хоть на день отложить все разногласия в сторону и хотя бы поздороваться со стариком? Ведь именно он привел вас на этот свет, разве не так?

«Нет, не он», — чуть было не сказал я, однако вовремя спохватился. Левин и впрямь выказывал мне чисто отцовское доверие, а в схватке за «Их было десять» практически выполнил роль повитухи в нелегком рождении Дьяволов.

— Просто скажите: «Привет, папа». Вас не убудет, особливо в День…

— Да помолчите, пожалуйста, — сказал я охраннику. — А то меня так затошнит, что я даже индейку есть не смогу. Передайте мистеру Левину, что я его приму.

Меня отвели в залитую светом комнату с большим деревянным столом и такими же стульями. Посередине стола стояла кофеварка, а рядом чашки, сахар и синтетические сливки. За одним концом стола, улыбаясь и кивая, сидел Левин.

Я поглядел на охранника.

— Разве нас не полагается разделять стеклянной перегородкой или чем-то в этом роде?

Охранник пожал плечами и оставил нас одних.

— Я уладил это с мэром, — объяснил Левин, показывая на зеркало у себя за спиной. — Это одна из комнат для допросов. Они не слушают, но наблюдают — на случай, если ты вздумаешь оторвать мне голову. Хотя, думается, у тебя на то все права.

Я так и стоял у двери.

— Что привело вас сюда?

Левин подошел ко мне, похлопал по плечу и пожал руку.

— Как поживаешь, сынок? Кофе? Или старого доброго «Бостон Харбор»?

— Боюсь, я не вполне понимаю, зачем вы здесь. Левин налил себе полную чашку кофе, понюхал и стал

прихлебывать, не добавляя молока.

— Боддеккер, я когда-нибудь говорил тебе, почему мне так не хватает Пэнгборна?

Я закатил глаза и покосился на двустороннее зеркало. Быть может, если принять угрожающий вид, меня уведут?

— Мне не хватает Пэнгборна, — продолжал свое Левин, — из-за того, кем он был. Начинал он писателем, сочинял рекламы. Ты ведь знал, да?

Я кивнул.

— А знаешь ли ты о его вкладе в Пембрук-Холл?

— Кроме «С-П-Б»?

Левин хохотнул и снова отпил кофе.

— Он выбился на самый верх с должности писателя. Не продавец, не контактное лицо, не посредник по общению с прессой, не художественный редактор. Не будь он писателем, он бы не мог вечно бдеть, не мог бы рассматривать проблемы, размышлять о них, взвешивать, терять из-за них сон и покой, никогда бы не принял самых важных решений. Полагаю, совсем как ты в эти несколько месяцев между возвышением Дьяволов и твоим арестом.

Я скрестил руки на груди.

— Простите мою нетерпеливость, но что-то не вижу, при чем тут все это.

— Благодаря Пэнгборну в Пембрук-Холле существует славная и благородная традиция рассматривать предложения наших служащих и, если возможно, проводить их в жизнь. Если же мы почему-то вдруг допустим ошибку, недосмотрев или пропустив нечто важное, мы льстим себя мыслью, что не слишком зазнались, дабы произнести три простых слова: «Простите. Мы ошиблись».