Джон Кинг - Человеческий панк

— Вот что происходит, если у тебя есть дети, — говорит Смайлз, — всю жизнь пашешь, как лошадь, пока не превращаешься в развалину, и тебе простой трёп и то в тягость. Глянь, каким стал мой отец. Машина для содержания семьи.

Из Аптон-парка доносится музыка, орган и Гари Глит-тер. The Stranglers здорово бы звучали сейчас. Мама просто не выносит их «Rattus Norvegicus», всё время спрашивает, как мы можем слушать такую муру. Они-то с отцом предпочитают Элвиса. Он их герой. Ну ещё они любят Джина Винсента и Эдди Кокрэна, плюс the Who и Stones.

— Прикинь, однажды я приведу в этот парк сына, — говорит Смайлз. — Прикольно, наверное, будет, хотя деньги зарабатывать всё равно придётся — детские шмотки, еда, то да сё. Да ещё найдутся всякие любители лезть в чужие дела. Просто ребёнок, без всей этой хуйни — я бы, наверное, справился.

Он смеётся.

— Я мог бы назвать его Брайаном, в честь Брайана Ферри.

Входим в парк, идём мимо палаток, тиров, комнаты ужасов, мимо стрелки, показывающей, где вам за 25 пенсов (полящика вишен) предскажут будущее. Какой интерес знать всё заранее? Чего же тогда ждать? Пахнет сахарной ватой, глазированными яблоками, визжащие дети носятся друг за другом, на автодроме толпятся пацаны наших лет, руки в карманах, мартена начищены до блеска, волосы где нужно длинные, где нужно короткие. Девчонки строят глазки цыганским парням, паркующим машины, а местные пацаны делают вид, что им всё по фигу — сам не раз делал так же. Здесь Тодды, Делани и Чарли Мэй. Два копа говорят о чём-то с одним из братьев Тоддов, он отходит в сторону и стоит, переминаясь с ноги на ногу.

Мы покупаем билеты на колесо обозрения. Плавно движемся, смотрим на крыши, на Виндзорский дворец на горизонте, на другом берегу реки, ждём, когда мотор наберёт обороты. В нём вдруг что-то щёлкает, грохает. Останавливаемся прямо в верхней точке.

— Ещё подлянки будут? — спрашивает Смайлз.

Земля далеко внизу, шмякнемся — останется мокрое место, поэтому я сижу, закрыв глаза, Смайлз наклоняется вперёд, чтобы разобрать, что кричат снизу. Он наваливается на ограждение, и мы начинаем раскачиваться, мужик снизу орёт, чтобы мы не шевелились хотя бы минуту, сейчас всё исправят. Он полный идиот, если думает, что я начну дёргаться. Тёмные параллепипеды торгового центра из стали и бетона, испещрённые стеклянными квадратиками, кубики домов и спичечные коробки машин подсвечены прожекторами стадиона и огнями заправок.

— Брата моего не видишь? Он обещал сегодня прийти, — Смайлз наклоняется, высматривая Тони.

Я прошу его перестать трепыхаться, если он не хочет сбросить нас вниз. Он кивает и ненадолго успокаивается, ждёт, пока отремонтируют колесо. Смотрю на Виндзорский дворец, красивый, как на открытке, если бы не забегаловки вокруг, набитые вольной солдатнёй — там можно огрести по башке просто так, по приколу, а ещё там собираются Ангелы Ада, крутые мужики, им по фигу, чьи кости хрустят под их ботинками. Смайлз начинает хихикать и трястись от смеха, всё сильней и сильней. Снизу орут и требуют, чтобы мы тут не валяли дурака.

Так и висим, как фонари в небе, и вдруг мотор заводится, нас дёргает вперёд, останавливаемся опять, когда народ выгружается по двое. Терпеливо ждём своей очереди выйти из кабинки на свободу. Кто-то просит вернуть деньги, хозяин предлагает ему валить на хрен.

— Мог бы прокатить бесплатно, — ворчит Смайлз.

Мы обходим по порядку тир, площадку для метания дротиков, площадку для игры в карты, выигрываем на хрен не нужную нам золотую рыбку, съедаем по печёному яблоку, обгоняем влюблённые парочки, замкнувшиеся в своей любви среди людей, огней и льющейся из динамиков музыки. Здешняя жизнь идёт под непрерывный гул генераторов, спрятанных где-то на задворках, где тянутся старые, потрескавшиеся кабели и проходит граница этого мира. Там особенный воздух, полный звуков и запахов, как на скамейке стадиона во время футбольного матча — пацаны, старики, пара пакистанских семейств, цветная ребятня, все вперемешку. Вечно орёт музыка и все пытаются её перекричать, визжат девчонки и волнами ходит жирный запах горелой изоляции.

— Слушай, пойдём на автодром, покатаемся, — предлагает Смайлз.

Мы уже вовсю рулим, сталкиваясь с машиной двух цыпочек, тёмненькой с торчащими зубами и блондинки с торчащими сиськами, они поглядывают на нас и хихикают, я уже собираюсь уговорить их на что-нибудь, может, в кино, хорошо бы на последний ряд и пообжиматься немного. Но тут нам в бок втыкается машина — в ней пацан, которому я врезал на прошлой неделе, рулит одной рукой, показывая нам средний палец, короче, у меня проблемы, потому что обычно парни здесь, на автодроме, так не делают; девчонки крутят головами, гадая, куда мы подевались, а я выбираю между любовью и ненавистью и решаю, что любовь подождёт — огибаю сцепившиеся машины и втыкаюсь ему в бочи-ну со всей дури, её достаточно, чтобы вышибить его с площадки, я вливаюсь в общий поток, вполне довольный собой, хочу отыскать девчонок, пока они не присмотрели себе других ребят. Они не присмотрели, и Смайлз смущён, а я азартно кручу руль — как пилот Спитфайра или Джеймс Бонд в своём Астон Мартине, где сиденье может катапультироваться, для полного счастья не хватает пары стволов, нацеленных на девчонок; короче, к чёрту всех уродов и да здравствует любовь! Тёмненькая верещит и крутится, блондинка сияет улыбкой, сиськи того и гляди порвут майку — самое время завязать разговор, хотя тут я не мастак, сроду не умел трепаться с девчонками… тот идиот опять здесь, в машине их двое, и водитель наклоняется ко мне: