Хелен Уолш: Низость

Я прохожу всего несколько ярдов, когда меня поражает неожиданная мысль.

— Эй, — ору я, развернувшись. — Я тебе свое имя не говорила.

Его лицо расцвечивается широкой усмешкой.

Он хлопает по левому карману своего пальто и жестом подзывает меня. Я подлетаю и вытаскиваю свои банковские карточки и ключи. Смотрю на них, потом на него, оторопевшая.

— Ты мне показалась слишком красивая, чтоб тебя грабить, — говорит он.

Я одариваю его гигантской улыбкой, и она искренняя.

— Ну, спасибо еще раз. За то, что не ограбил и не изнасиловал меня. Ты — настоящий джентльмен.

— Всегда рад.

Он салютует и разворачивается на сто восемьдесят, и я гляжу, как он исчезает, поднимаясь по дорожке в хостел. Секунду, не более, я размышляю, что уготовила судьба Стэну. Затем задумываюсь о себе.

Торопливо шагаю по Каннинг-стрит; зубы громко клацают, одежда липнет к коже, ветер хлещет меня прядями волос по лицу. В голове теперь шумит. Мне нужно поесть, мне нужно помыться, мне нужно поговорить с папой.

Я направляюсь к «Джамакалишс», ямайской забегаловке на передовой. Там всегда полно народу, и очередь высыпала на тротуар, утащив с собой сладостный аромат козьего карри и присвистывающее шипение сладких пирожков. Очередь движется вперед, и я попадаю внутрь, с немилосердного ветра в теплый смог булькающих судков. Беру поднос карри и черного риса. Покупаю несколько сигареток в соседней точке, затем опускаюсь на корточки под мигающим уличным фонарем и набрасываюсь на пищу. Глотаю в спешке, почти не жуя. Вылизываю измазанный соусом поднос, отшвыриваю его в сторону для завтрашних голубей и ‘лезу в карман за куревом. Понимаю, что у меня нет огня, так что встаю и тащу себя обратно к зоне дешевых девочек в поисках курящих прохожих. Приближаюсь к высокому парню с мордой клиента. Он морщится, но огня все-таки дает, а едва наклоняюсь подкурить, он нюхает воздух и отшатывается. Я отодвигаюсь со смущенным «благодарю вас», затем, как только меня больше не видно, опускаю подбородок на грудь и делаю долгий глубокий вдох собственного запаха. Даже для замороженного кокосом носа вонь омерзительная. Я пиздец как воняю — алкашка, пот, наркотики и вся городская грязища.

Я бреду по Хоуп-стрит, низко повесив голову, закрывая лицо от пронизывающего ветра и атаки ползающих фар дальнего света. Теперь потребность в пище насыщена, и мне надо поднажать. Шанс получить горячую ванну, теплую постель и свежее белье подстегивает меня пуститься бегом к автобусной остановке на Кэтрин-стрит.

Я бреду уже много часов.

Мои ноги — горячие и тяжелые, икры напряжены и болят. А голова раскалывается от пустоты. Его не оказалось. Один-единственный раз мне было нужно, чтобы он был, обнял меня, рассказал свою историю, а папы не оказалось. Я взяла его деньги и оставила ему записку.

Небо кипит иссиня-черным, волоча грозу по горизонту, и я чувствую, как оно засасывает меня в тылы своего безумия, а мое тело изгибается и восстает против меня. И я такая, такая сейчас уставшая, теряю его. Разрозненные мысли и странные вспышки света, барабанящие у меня в голове. Холодный, сумасшедший ночной воздух липнет ко мне слоем ненужной кожи. И глаза, так болят — такие тяжелые и так сильно болят. Мне надо поспать. Надо прилечь. Отойти ко сну, прежде чем безумие поглотит меня.

Теперь шагаю быстро. Через парк, мимо моей скамейки, где два бомжа хихикают, словно ярмарочные вурдалаки, запрокинув рожи под дождь.

Из ворот и через дорогу.

Почти пришла. Из-за красной двери булькает пьяный смех. Люди. Тепло. Уют. Стэн.

Страх и тревога тут же полностью медленно утекают. Войти в дверь, в тепло, и все станет совсем хорошо.

Уже несколько часов сижу я на пристани, смотрю, как молнии беснуются над Мерси. Шесть лет назад все это началось. Именно на этом ебучем месте. И тоже гроза надвигалась в то ебучее утро. Река тогда совсем рехнулась, ё — воет и визжит, как взбесившаяся собака. Мы тогда сидели на скамейке, я и она, где-то здесь, у самого края воды.

У нее лицо было все обветренное и розовое от дождя. Она была жутко обалдевшая, взгляд такой мечтательный, абсолютно убитый. А я, сам я был ниибацца злобный, ё — усталый, как собака, и с бодуна. Всю прошлую ночь с нашим Билли эль жрали, нет? Разве я не явился домой только когда рассвело, и только заснул, как меня разбудил этот маленький звереныш у дверей. Прямо как с неба свалилась, после того как исчезла непонятно куда год назад. Не объяснила, ничего, мужик, — типа как будто она всего минут на пять выбегала. Скажу тебе, несмотря ни на что, ё, от нее у меня ниибацца дух перехватило. За тот год она выросла из малолетки в абсолютно потрясную девчонку. У меня в желудке все перекувыркнулось, как я дверь тогда открыл. Ей-богу — я ниибацца оторопел, ё. Ее волосы, губы, тонкая стройная талия, но, главное, ее глаза. Глаза у нее, мужик, — я обалдел. Она так прямо на меня взглянула, и мне снова тринадцать, хоть ниибацца на голове стой.