Хелен Уолш - Низость

— Выеби меня, — шепчу я, — выеби меня как блядь. На сей раз ему ничто не мешает. Он испускает низкий гортанный стон и долбит меня жестоко и эгоистично, без чувств или сантиментов. Между нами нет ничего, помимо сырого физического желания и мародерства. Боль ошпаривает все мое тело подобно бензопиле, продирающейся сквозь мои внутренности, и я больше не в силах терпеть эту боль, это разрывание, ошпаривание и вторжение, но тут, мало-помалу, неумолимо она ослабевает и растворяется в нечто чужеродное, требовательное и настолько охуительно чудесное, что мне на глаза навертываются слезы, и из ниоткуда эти взрывы, один за другим в голове, так что я забываю, где я, а когда вспоминаю, он спускает в меня. Стремительные густые залпы малафьи орошают и облизывают мне внутренность, и я тоже кончаю, сгустки наслаждения, хлынувшие из некого внутреннего сердца, а потом все утекает прочь, теряя объем, словно проколотый воздушный шар, и явившееся на смену отрезвление расползается по нам совсем нежданно-негаданно. И какой опустевшей и испачканной я чувствую себя.

Мы сидим, отодвинувшись друг от друга на фут, уставившись на падающий натриевый свет, тяжело дышим и истекаем потом, и мне кажется, что меня затягивает в безнадежный, тоскливый и мертвенный вакуум. Видимо, он уловил мое состояние, ведь он обхватывает меня рукой и придвигает к себе. Я вырываюсь и оглядываюсь, сдерживая гигантские, трясущиеся ручьи слез. Что-то страшное происходит со мной. Что-то непостижимое. В тот миг, как он вынул из меня хер, он высосал из меня душу. Торопливо и застенчиво одеваюсь, прикрывая свое тело, словно он чужой мне человек. Встречаю его встревоженный взгляд, и по щеке у меня сбегает слезка. Накидываю пальто и открываю дверь.

— Милли, — говорит он. — Так быть не должно.

Но так и есть. Есть. Еще один взгляд, и я ушла.

Нацеживаю себе бокал скотча, заряжаю длинную дорогу кокоса и набираю горячую ванну с пеной. Присаживаюсь на крышку унитаза, подтягиваю колени к подбородку и осторожно смакую виски. Ненавижу скотч и изо всех сил стараюсь подавить рвотный рефлекс, но едва он попадает мне в желудок, как начинает искрить и тлеть подобно любому другому виски. Погружаюсь в ванну, так чтоб мне не пришлось смотреть на мое грязное, преломленное в воде тело, раскинувшееся передо мной. Даю кокаину стереть из моей головы все мысли и чувства. Теперь не осталось ничего, кроме смутного ощущения не совсем трезвого противоборства. Время идет. Вода остывает. Добавляю еще горячей. Добиваю виски, на сей раз вкус не такой гадкий, и медленный ожог распространяется по мне.

Я опускаю веки и забываю. Вода смягчает и успокаивает мои распухшие дырки, очищая меня, забирая засохшие истечения растраченных жидкостей, принося помилование и отчуждение. И тогда я медленно и плавно соскальзываю в странные и бессвязные кокаиновые сны.

Бум-бум-бум в меня в груди встряхивает меня от дремы. Подскакиваю, хватаясь за сердце, и воздух с резким свистом вырывается из легких. Делаю глубокие, осторожные вдохи, сердце бьется потише. Вода остыла, по коже бегут мурашки. Встаю из ванны, от усилия перехватывает дыхалку и, заметив свое мутное отражение в запотевшем зеркале, осознание содеянного ударяет меня словно сжатый кулак. СИН.

ТЫ ЕБАЛАСЬ С СИНОМ.

Сердцебиение возвращается, мощное и учащенное.

Господи, Милли, что же ты наделала? Провожу ладонью по молочной ширине зеркала, отражение недобро таращится на меня, точно некая уродливая дурная примета. Зачем, Милли? Зачем?

Насухо вытираюсь, заворачиваюсь в папин махровый халат и ковыляю наверх. Папа оставил свет у себя в кабинете. Наливаю себе еще виски, падаю на диван, некоторое время так лежу, уставившись в никуда. Постепенно темнота и тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, начинают охлаждать меня. Я чувствую себя разобщенной с окружающей обстановкой, будто я наблюдаю комнату сквозь окно. Скольжу по пространству глазами в поисках объекта, образа, что вытолкнул бы меня из этой абстракции, но все отступает еще дальше и дальше. Меняю дислокацию, щелкаю выключателем светильника, и меня закидывает в иное измерение. Теперь окружающие вещи ни с того ни с сего стали наступать на меня, требуя внимания, путая мои мысли. Вытаскиваю из-под шторы газету, швыряю голову на колени, упиваясь каждой картинкой, заголовком и подзаголовком, не рискуя поднять глаза на съеживающую комнату. Прочитываю газету по второму разу, затем кладу ее на пол, и медленно, боязливо набираюсь храбрости оглядеть комнату. Стены сердито возвращаются на место.