Грегори Галлоуэй - Простой, как снег

— Они играли в Вильгельма Телля. Они пили в доме у друга, Берроуз достал пистолет, повернулся к жене и заявил: «Пора исполнить трюк старины Вильгельма Телля». Она поставила стакан на голову, и он ее застрелил.

— Правда? — сказал я.

Она рассказала мне все про Уильяма Берроуза: о том, что он — внук изобретателя счетной машинки, о его дружбе с Керуаком, о том, что он выведен в романе «На дороге» под фамилией Ли, а его жена именуется там же Джейн. Анна также знала, что убийство жены не охладило его страсти к оружию, и он создавал картины, размазывая краску прямо из тюбиков или распыляя ее из ружья. Слова лились из нее потоком. Анна вполне могла все это придумать, я ведь сам не знал ничего из этого, но на самом деле хотел ее еще послушать.

— А он сел в тюрьму?

— Это случилось в Мексике, — ответила она, словно такого объяснения для меня было достаточно.

Последовала неловкая пауза. Я хотел, чтобы она продолжала говорить, но она молчала. Я запаниковал.

— Наверное, ты ищешь Стивена Кинга, — сказал я и отошел в сторону, чтобы дать ей пройти к полкам.

Анна посмотрела на меня, как на идиота. Я почувствовал, что краснею от смущения, и боялся, что она развернется и уйдет. Всего несколько минут назад я отчаянно хотел от нее отделаться, но теперь надеялся, что она останется и обратит на меня больше внимания.

Она осталась.

— Он написал только две книги, которые стоит прочитать, — заявила Анна.

Последовала даже не пауза, а долгое молчание, а я стоял и ждал, когда она снова заговорит. Если бы я не попросил ее назвать эти книги, то она никогда не высказала бы своего мнения. Эта манера разговора интриговала. Ее предложения были айсбергами: только кончик мысли выглядывал изо рта, все остальное оставалось в голове. Я смотрел на нее и начинал считать ее все более и более красивой.

— «Кэрри» и «Сияние», — наконец сказала она.

— Я читал «Сияние», — заявил я, радуясь, что у нас есть что-то общее.

— Тебе осталась еще одна книга, — ответила Анна. — И после этого можешь закончить с мистером Кингом.

А она искала Говарда Лавкрафта [7] Говард Лавкрафт (1890–1937) — американский писатель, признанный мэтр литературы ужасов. , о котором я никогда раньше не слышал. Анна сказала, что он писал ужасы в начале двадцатого века. Она читала все, но особенно любила художественные и нехудожественные произведения о сверхъестественном. Анна двигалась между стеллажей, а я следовал за ней. Она больше ничего не говорила, а я наблюдал за тем, как она осматривает ряды и ряды книг, выбирая названия и авторов, о которых я никогда не слышал, — пока не набрала целую охапку. Среди отобранных авторов оказались Юкио Мисима [8] Юкио Мисима (1925–1970) — японский романист и драматург, также снялся в нескольких фильмах. В книгах много внимания уделяется гомосексуализму, самоубийству и традиционным самурайским ценностям. Сделал себе харакири в виде протеста против слабости послевоенной Японии. , Джеймс Болдуин [8] Юкио Мисима (1925–1970) — японский романист и драматург, также снялся в нескольких фильмах. В книгах много внимания уделяется гомосексуализму, самоубийству и традиционным самурайским ценностям. Сделал себе харакири в виде протеста против слабости послевоенной Японии. и «Все о Маленьком Народе». Я отправился к столу с журналом, записал, что взял Кинга и Керуака, а Анна ждала меня у двери и просто ушла с выбранными ею книгами.

— Я их верну после того, как прочитаю, — заявила она.

У меня возникло ощущение, что она делает так постоянно. К ней не относились общие правила. Мне требовалось идти на занятия, но хотелось остаться с ней. Я хотел, чтобы она еще со мной поговорила. К тому времени, как я придумал, что ей еще сказать, она уже исчезла за поворотом коридора.

Вам следует знать это обо мне: я — слабак. Я — мягкотелый. Я — молоко. А что еще хуже, я — вода. А еще хуже то, что я стакан для воды — по крайней мере, вода может менять форму или переходить в другое состояние типа льда или пара. Но я — мягкотелый слабак, а еще — неподатливый и негнущийся. Любой может увидеть меня насквозь — и увидеть, что внутри нет ничего. У меня ничего нет. Я — ходячие обои. Я почти жалею, что у меня не сломан нос, не изуродована ушная раковина, мое лицо не пересекает шрам. Нет ничего, что можно было бы запомнить. Если бы в моей внешности имелось что-то, что могло бы привлечь внимание девушки, то, думаю, она смогла бы увидеть, что я — хороший человек, я не отношусь к людям второго сорта. Большинство девушек бросают только один взгляд, меня не замечают и идут по жизни дальше.