Ричард Бротиган - Ловля форели в Америке. Месть лужайки

Я начал думать, что сегодня какой угодно день, только не Хэллоуин.

Она, разумеется, смотрела на развитие событий, блаженствуя в своей ауре буддистской невинности, и тактично не упоминала о том, что никакие тени попрошаек порога не омрачили.

Лучше от этого не становилось.

В девять вечера мы пошли и легли на ее кровать, разговаривая о том о сем, но я был здорово обижен на попрошаек за то, что они нас бросили, поэтому сказал что-то вроде:

— Где эти маленькие негодяи?

Я перенес вазу с "Элегантиками" в спальню, чтобы быстрее добраться до попрошаек, когда зазвонят в дверь. Ваза уныло стояла на столике возле кровати. Очень одинокое зрелище.

В 9.30 мы начали ебаться.

Приблизительно через пятьдесят четыре секунды мы услышали, как по лестнице под аккомпанемент пронзительных хэллоуинских воплей мчится банда малолеток, а дверной звонок истерически визжит.

Я опустил взгляд на нее, она подняла взгляд на меня, и наши глаза встретились посреди хохота, но не очень громкого, потому что внезапно мы оказались не дома.

Мы были в Денвере, стояли на углу, держась за руки, дожидаясь зеленого сигнала светофора.

В глубине стояла пара столов для пула, а рядом — стол, полный пьянчуг. Я разговаривал с молодым человеком, которого только что уволили, чему он был очень рад, но его угнетали вечер и мысль о поиске новой работы на следующей неделе. Его также весьма беспокоила ситуация дома, и он излагал ее очень подробно.

Мы некоторое время проговорили, опираясь на пинбол. В глубине играли в пул. Маленькая черная лесбиянка с бычьим профилем играла в пул с пожилым итальянцем, вроде рабочим. Может, он работал в овощном магазине или еще где. Лесбиянка была матросом. Игра их целиком захватила.

Один из пьянчуг расплескал свой стакан по всему столу и по всему себе.

— Возьми в баре тряпку, — сказал другой пьянчуга.

Разливатель нетвердо встал, направился к бару и попросил у бармена тряпку. Бармен протянул тряпку через бар и сказал что-то, чего мы не услышали. Пьянчуга вернулся и сел. Без тряпки.

— Где тряпка? — спросил другой пьянчуга.

— Он сказал, что я должен ему сорок пять долларов и шестьдесят центов. Мой счет…

— Ну а я никому не должен сорок пять долларов и шестьдесят центов. Пойду и возьму тряпку. На столе бардак. — И поднялся, чтобы доказать, что не должен бармену сорок пять долларов и шестьдесят центов.

Стол пришел в норму. Они принялись обсуждать что-то, о чем я уже слышал.

Наконец, мой друг сказал:

— Черт, вот же нудный вечер. Пойду погляжу, как эта лесби играет в пул.

— Я, пожалуй, тут останусь, послушаю немного этих хануриков, — сказал я.

Он ушел смотреть, как черная лесбиянка играет в пул с пожилым итальянцем. Я остался опираться на пинбол и слушать, как пьянчуги говорят о погибших городах.

Я уже пару месяцев думаю об этой крошечной заметке, которую прочитал в "Газете Северного округа". В нем — контуры маленькой трагедии. Я знаю, что в мире цветет столько ужаса (Вьетнам, голод, мятежи, страх, безнадежность и т. д.), что три заблудившихся щенка не очень впечатляют, но я волнуюсь, и мне кажется, что это простое событие — оптический прицел, нацеленный на большее страдание.

"…три щенка немецкой овчарки сбежали из дома и заблудились возле границы округа". Звучит, как строка из песни Боба Дилана.

Может, они, играя, гавкая и гоняясь друг за другом, скрылись в лесу, где блуждают по сей день, съежившись до собачьих огрызков, в поисках хоть какой-нибудь пищи, умом неспособные постичь, что с ними приключилось, поскольку мозги их приварены к желудкам.

Их голоса теперь только плачут от страха и голода, и дни игр закончились — те дни беззаботного удовольствия, что привели их в кошмарные леса.

Боюсь, что эти несчастные заблудшие собаки — тень будущего странствия, если мы не будем смотреть, куда нас несет.

Она хотела, чтобы жизнь ее была трагедией из киношного журнала, вроде смерти юной звезды: вереницы рыдающих людей и труп, прекраснее великой живописи, — но она так и не смогла уехать из крошечного орегонского городка, где родилась и выросла, не смогла отправиться в Голливуд и умереть.