Александр Бренер - Бздящие народы

В 1923 году он участвовал в создании первых бесплатных клиник сексуальной гигиены для рабочих. В 1930 году Райх перебрался в Берлин, где активно сотрудничал с коммунистически ориентированным движением психического здоровья. Он организовывал гигиенические центры и выступал с лекциями по всей Германии. Однако психоаналитики не одобряли его политическую деятельность, а его товарищи по партии — предлагаемые им радикальные программы сексуального воспитания и образования. В результате Райх в 1933 году был исключён из Германской коммунистической партии, а в 1934 году — из Интернациональной психоаналитической ассоциации.

В 1933 году Райх эмигрировал в Данию. Однако за свои взгляды и пропаганду «сексуальной революции» он был изгнан из этой страны, а позднее и из Швеции. В 1934 году он перебрался в Осло, а в 1939 — в США. Здесь он и начал использовать в терапии свои оргонные аккумуляторы.

В 1954 году теория и практика Райха были объяв-ленны несостоятельными, было запрещено применение его метода, а так же большинство его книг. Райх пытался протестовать, но, несмотря на то, что результаты его опытов никогда не были научно опровергнуты, все публикации, касающиеся применения и производства оргонных аккумуляторов, были уничтожены, а самого его обвинили в неуважении к суду и заключили в тюрьму, где он и умер в 1957 году. Райх писал:

«Любовь, труд и познание — вот источники нашей жизни. Они должны определять её ход». Браво!

СТИХОТВОРЕНИЕ

В поезде, идущем из Триера в Ганновер, мы написали наше первое совместное стихотворение. Конечно, это произошло под влиянием Вильгельма Райха и его оргонных аккумуляторов. Не так уж много людей писало стихи вдвоём! Но это весело! Особенно, если не нужно напрягаться и подыскивать рифмы. Мы решили послать все рифмы на хуй! Кроме того, мы оставили стихотворение без названия. Вот оно:

В 60-е и 70-е годы

Все занимались траханьем и сопротивлением.

А сейчас все хотят заниматься только траханьем.

И лишь мы всё еще занимаемся

И траханьем и сопротивлением —

Барбара и Александр.

О, значит мы анахронистическое явление!

Вот и всё стихотворение. Видимо, мы действительно анахронизм в этом сволочном, конформистком и сугубо гедонистическом мире 1990-х годов. Но что значит анахронизм? Это вовсе не значит, что мы несовременные или неактуальные! Херня! Это значит, что мы ставим под сомнение все принятые нормы, рецепты и стереотипы актуальности, современности и преемственности! Баста! На хуй все ёбанные стереотипы! Мы имеем нахальство думать, что все прошлые и нынешние эстетические и философские учения были созданы лишь для того, чтобы мы сейчас против них взбунтовались! Чтобы мы их прожевали и высрали! Ради нашей свободы! Ради одного маленького глоточка свободы! Ради иллюзорного, но Восхитительного глоточка! Ведь всё равно скоро помрём и наш анархизм — тоже! Наша свобода! Наша обосранная свобода! Ха-ха-ха! Наша за-ёбанная свобода!! Конечно, заёбанная!! Но исчезни она — и что останется?! Поебень?!

ГАННОВЕР

Нужно было еще один раз менять поезд – в Ганновере. Здесь Барбара и Александр поцапались, как две злые, грязные кошки. За чашкой утреннего кофе Барбара сказала Александру, что он похож на пизду. Имелось в виду его лицо. По всей вероятности, это была правда, Александр действительно смахивает на пизду, как, например, и Ясир Арафат, глава палестинской автономии. Причём если Арафат похож на совсем уже старую, разъёбанную пизду, то Александр выглядит как пизда более свежая. И всё-таки это было неприятно услышать. Ему ничего не оставалось, как сравнить лицо Барбары с головкой хуя. Это была всего лишь защитная реакция, ответный ход. Однако в следующий момент последовал сокрушительный удар: Барбара сказала, что если она и похожа на хуй, то во всяком случае не на Александров. Почему? Потому что Александров хуй морщинистый, со шрамами, в диких наростах мяса... Хрясь! Хрясь! Всё это опять-таки была правда: после обрезания на хуе Александра остались кое-какие следы. Но выдержать такое он уже не мог. Он швырнул в Барбару смятую салфетку и вышел вон. Сука, бля! Сука!

Здесь встаёт вопрос о наличии любви во взаимоотношениях этих двух. Была ли любовь? Или это был просто союз двух беспомощностей, двух вынужденно приставших друг к другу комаров, двух палых листьев, двух деморализованных лисят? Александру негде было жить, некуда податься, денег не было, под прошлым была проведена черта — вот он и пристал к Барбаре с её квартирой в Вене и хорошенькими пальчиками? А Барбаре в свою очередь остоебала Вена, Академия, все эти стерилизованные крольчата вокруг — вот она и прилепилась к залупастому парню из третьего мира? А залупы-то и не оказалось. Ах, залупа, залупа!