Марина Струкова - Мир за рекой. Русская готика.

Она полезла в рюкзачок:

— Вот, чтобы тебе в дороге скучно не было.

— Плеер?

— Да. Там кассета.

— Спасибо.

Саша, наклонившись, скользнул губами по румяной щеке восторженно смотревшей на него девочки в балахоне с профилем немецкого рокера. Это едва уловимое прикосновение она и теперь ощущала на своей щеке как лёгкий сладкий ожог, прикосновение падающей звезды.

Брат не любил писать письма, только раз позвонил по телефону, трубку подняла Регина, сказала несколько дежурно-доброжелательных фраз. А через месяц отчиму сообщили из военкомата о том, что Саша погиб.

Света восприняла это до странности спокойно. Сначала как нечто далекое от неё, как факт из фильма или книги — он был слишком идеальным для того, чтобы быть рядом с обычными людьми, вернуться из мира героев и богов с вечной войны добра и зла, жить обыденной жизнью.

Может быть, потому что мало была рядом с ним, до Светы не сразу дошло, что уже не увидит Сашу. И даже потом было жаль человека, но не жаль воина — ведь подлинность героя подтверждается красивой гибелью, вызывающей сладкий восторг у толпы, которая в такие мгновения словно получает подтверждения существования истин, во имя которых можно отдать жизнь.

Регина скупо поплакала, обняв отчима. Света от какой-то неловкости спряталась в своей комнате. Ей всегда в присутствии людей, у которых близкий недавно умер, почему-то становилось неловко, испытывала смущение. Смерть это что-то слишком интимное, как настоящая любовь.

Она не выходила из комнаты, почему-то боясь встретиться взглядом с отчимом. Света у Регины была жива. А Саша у отчима — умер. Отчим был ограблен судьбой. И помочь невозможно.

Матери было непонятно, зачем Свете присутствовать на похоронах, отвезла дочь к своей подруге Тамаре, которая весь день отвлекала Свету разговорами, мешая осмыслить мучительное восхищение братом. Мать приехала за ней поздним вечером.

— Девочка переживает. — Сказала подруга Регине.

— Да она как пень берёзовый, — слышится голос матери. — Равнодушная, может, и к лучшему… Вот у тебя Валя — тонкая, одухотворенная. Таких мужчины любят, а мою только хотеть будут.

— Сука. — Подумала Светлана. — Обрекла меня. А кто сказал, что я полюблю кого-то?! Буду трахаться с ними, за людей не считая.

— Но и у Светы есть свой шарм. Она порой хорошенькая как немецкая кукла. — Немецкие куклы с упругими каштановыми локонами и светло-персиковой кожей были у Вали. — Скажи, что ей надо одеваться женственнее, почему она всегда в брюках, в этих ужасных ботинках? — Снисходительно советовала подруга Регине.

Они приехали домой. Регина аккуратно припудрила веки и заново подкрасила глаза:

— По парку прогуляюсь, что-то сердце жмёт. К отцу не приставай сейчас.

Отчим лежал ничком на диване в глубине спальни.

За окном пересвистывались птицы. Кто-то заводил и не мог завести мотоцикл во дворе.

— С толкача давай попробуем. Садись, подтолкну…

Всё вокруг страшно именно потому, что ничего не изменилось, хотя, кажется, должно было измениться после Сашиной смерти.

В комнате сумрачно и пусто, их окна — на восток, и сейчас на закате она видит на фоне темного неба оранжевые дома, озаренные последними лучами.

Света берёт Сашину черную куртку, тяжелую, с металлическими заклёпками, забивается с ногами в глубокое кресло и сидит, прижимая её к груди, «взглядом мертвеца» уткнувшись в противоположную стену. Её пальцы гладят холодную кожу куртки, как будто это живое существо. Она вдыхает едва ощутимый запах сигарет, бензина и тела, которое всегда было недоступно для неё, а было бы доступно — не любила.

На обоях серая рябь. А перед Светой — туманное небо над долиной, где летит хищный и изящный пятнистый вертолет. Он скользит над верхушками деревьев, повторяет рельеф склона, взмывает вверх. Точные жесткие обводы узкого обтекаемого корпуса выверены для стремительного полёта, он заходит на вираж. И вдруг дымный трассер провожает выстрел из гранатомёта.

Не было дня, когда она не вспоминала бы Сашу.

Представляла внезапно то рядом на автобусной остановке, то в глубине парка среди жасмина и сирени, то в своей комнате, сидящим в кресле напротив, перебирающего её рисунки, где так много его портретов.

— Ну, как, похоже?

— По-моему, ты приукрасила.

…Света смотрела на зелёную тетрадь предполагаемого дневника и почему-то медлила раскрыть её, поняла — страшится узнать, что Саша был таким же немудрёным, как парни, гоняющие мимо на байках и жрущие водку в соседнем парке. Надо ли так глупо лишаться образа, который озарил её жизнь? И она поступила не так, как поступают правильные героини правильных книг, в конце концов, узнающие, что их идеал — такой же человек и дури в нём было не меньше, чем в других. Света вышвырнула тетрадь в окно, чтобы уже никогда не испытать соблазна разоблачить божество.