Крэг Клевенджер - Дермафория

Последними твоими словами были: «Как я могу доверять тебе?»

— Не можешь. Вот почему это и называется доверием.

Я обернул капельницу изоляционным одеялом и соединил ее с колбой Эрленмейера, которую поставил над нагревательной спиралью. В колбу помещался литр воды, и при постоянной температуре давление выжимало из нее по одной капле через каждые пять секунд. Капли падали на промежность с высоты в три фута. Кап, кап, кап…

Я сидел на голом полу и смотрел.

Когда упала первая капля, твои ноги остались напряженными. На обоих бедрах мерцала полоска пота. Ты дернула головой, как будто пытаясь оглянуться, рассмотреть что-то через ленту. После третьей капли ты перестала шевелиться. Кольцо пота светилось на вздымающемся животе, ноги напрягались с ударом каждой капли. Литра воды хватало часов на пять.

Пятнышки пота на твоей коже казались светлячками. Через час кожа порозовела, и ты поднимала бедра навстречу каплям. Я неслышно подошел ближе и подставил ладонь. Ты извивалась и стонала от нетерпения.

Поймав девять капель, я пропустил десятую. Потом поймал восемь, позволив упасть девятой и десятой. Потом семь. Когда на тебя снова упали десять капель подряд, кожа порозовела от головы до пяток. Ты горела, словно в лихорадке. Я повторил цикл. Расширил горлышко. Капли стали тяжелее, полнее, падали реже и ударяли сильнее. Я поймал несколько, нарушив ритм, заставив тебя метаться над собиравшейся под тобой лужицей.

Зазвонил телефон. Его электронное чириканье убивало настроение, отвлекало тебя. Я ожидал звонка от Уайта.

— Пошел.

— Я уже слышал. Скажи, что все под контролем.

— Да. Надеюсь, у вас тоже.

— Ты о чем?

Мы были знакомы много дней, и мне не раз хотелось убить Манхэттена Уайта.

— О нашем Плетеном.

— Что-то я тебя не понимаю. — Он говорил с набитым ртом. Я слышал работающий телевизор.

— Постарайтесь понять или будем разговаривать на работе.

— Не можешь говорить?

Не мог. У меня на полу в гостиной моя девушка, связанная, с заклеенным ртом и глазами.

— Именно. Итак, что с ним? Служащие обеспокоены, это отвлекает.

— Хочешь, чтобы я проболтался? — Он рассмеялся. — Подставляешь?

— У нас возникла проблема, и я попросил вас о помощи. Мне нужно знать, в каком состоянии эта проблема сейчас.

— Никакой проблемы нет. Ты вызвал нас, чтобы мы ее решили, и мы решили.

— Господи… — У меня пересохло во рту. Я держал Багги за руку. Я помог ему сесть в машину. — Но не так же. Вы шутите.

— Перестань, парень. — Он уже не жевал. Дверь закрылась, и телевизор умолк. — Не обманывай себя. Что, по-твоему, мы собирались сделать? Что, по-твоему, происходит, когда ты вызываешь экстренную помощь? Проблема поет. Поет громко. Ты слышишь?

Я слышал.

— Скажи, что слышишь.

— Да.

— Наш недавний эпизод. Мне ведь не нужно ни о чем беспокоиться, а?

— Нет. Все рассосалось. Я всего лишь хотел подстегнуть ваше творческое воображение.

— Ценю, — сказал он. — Ты делаешь отличную работу. Надо бы почаще тебе это говорить.

— Да. Спасибо.

— И перестань беспокоиться. Ты все правильно сделал. И я уверен, что всегда будешь делать все правильно. Время. — Уайт повесил трубку.

Я отставил телефон. На лице и шее у тебя проступили синие вены. В какой-то момент мне показалось, что они вот-вот лопнут. Ты тяжело дышала через нос, и я впервые за несколько часов почувствовал, как бьется мое собственное сердце. Я снял пленку с губ и поцеловал тебя. Ты громко всхлипнула.

— Я люблю тебя, Светлячок. Для меня ты — центр вселенной. И я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.

Хойл желал иметь скин, и его желание решало все. Уайт хотел объяснений, потому что беспокоился о собственной заднице. Он хотел знать, из чего это делается, кем и как. Ты занимаешься экспериментами, говорил Уайт, так почему же кто-то сделал то, чего нет у нас? Хойл дал указание: достать. В случае неисполнения нам с Отто грозило стать кормом для рыб, а потом, в переваренном виде, попасть на стол в придорожной забегаловке, оставив голые скелеты в фобах из мелкой металлической сетки.

Новости по-прежнему сотрясали воздух, подогревая страхи среднего класса, и я, так же как Хойл и Уайт, знал, что на каждого свалившегося замертво или бьющегося в конвульсиях в палате интенсивной терапии приходится пять сотен живых и здоровых, готовых отдать от пяти до двадцати баксов за дозу.

— Ты ведь лучший, верно? — то и дело дергал меня Уайт. Задавая вопросы, он сам же не давал ответить.