Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum

Наконец меня снова занесли, усадили, достали деньги из кармана. Репа всё же купила приторно сладкий, но крепкий «Лимон», который мы с ОФ ненавидели, три пива, три пломбира и три конфеточки. Мы всё-это употребляли, делая вид, что выпиваем, запиваем и закусываем — такой «винегрет» можно употреблять только в бессознательном состоянии, на границе которого мы и играючи балансировали…

Понукаемые аппеляциями к какой-то милиции, а затем и двумя пришедшими в гости быками, но однако всё же усидев всё, мы взяли ещё три бутылки крепкой «Балтики» и, делая вид, что распиваем её на ходу, отправились домой… ОФ, едва спустившись со ступенек заведения, расколол свою бутылку, я, заметив это, стал ржать над ним и забывшись разжал руку… — вышедшая последней Репинка увидела сие и всё повторилось… как в воде, как в замедленной съёмке без звука… Мы второём набруталили на высокий постамент порога, сплелись руками и в очередной раз направились домой… Несмотря на всё-это, в том числе и на то, что О’Фролов так и нёс кроссовки в руке, добрались благополучно и завалились спать.

Когда я очнулся, меня посетила измена: потерял зачётку. Обыскал весь дом, истеребив всю мокрую земляную одежду — нету! — только налившиеся чем-то изумрудным часы. Вскоре я обнаружил её в заднем кармане джинсов ОФ — в ней и так всё расплылось после того, как этот сегрегат её облевал, но я всё-таки убедил нескольких преподов не брезговать (дескать, документ был утерян в рыжих московских глинах, а впоследствии чудесно обретён) и приложить руку, тем паче, что последний семестр остался. Теперь и эти автографы пошли крягом, а крышка (с закруглёнными почему-то краями) вообще отслоилась…

18.

Сначала нам нужно было просто присутствовать на уроках, впитывая азы педмастерства школьных учтилей. Мы пытались это делать. Сначала заходили в «Ди онис», выпивали «по кряжечке», шли в рассадник, отсиживали урок (больше не выдерживали), почти бегом возвращались к пиву, а подкрепившись, трогали домой, чтоб облупиться под корень.

Надо ли говорить, что учтиля, руководители практики и сокурсницы стали нас недолюбливать. Нас вообще каждый раз пускали во храм науки жизни чуть ли не с боем. Дело в том, что мы купили в секонд-хэнде курточки — я-то, как вы знаете, секонды не поощряю, и мою куртку первоначально купила Репа для своего братца, но она ему не подошла и была предложена мне, на что я, учитывая концептуальность цветовой гаммы, сразу согласился: репкина была ярко-красная, офроловская ядовито-жёлтая, а моя хаки-зелёная — и прям в таком виде, дополненным у всех троих отвисшими хаки или камуфляжными «репоштанами», а также шотландскими бородками, осмысленными (презрительно-профанистичными) взглядами и свежим пивным дыханием, заходили в школы с целью учить учителей, сеющих разумное, доброе, вечное, неотделимое в их исполнении от плевел дебильного, злого, сиюминутного… Нас грубо останавливали прям на вахте, потом, выяснив, пропускали, после чего нас несколько раз останавливали уже в коридоре — завуч, директор или какая-нибудь дотошная учителка: «Чего шатаетесь?! Из какого класса?!» — «Ни из какого — мы учтиля!» — «Как-кие ещё учителя?!» — «Практику проходим», — пауза, а потом взрыв: «Вы что только что с картошки?! В таком виде больше не приходите! Здесь между прочим школа, а не…» — «Мы — команда!» — профанистично вскрикивает Репа, подпрыгивая, и мы все втроём — портативный светофор! — подпрыгиваем, визгливо выкрикивая: «Ррё-ххуу!»…

Когда наступила пора проводить уроки, мы перестали приходить туда совсем. Весной началась вторая практика — длинною в месяц и уже в девятых классах, на которой мы были должны реабилитироваться, так как из институда нас всё-таки пока не выгнали. Надо ли говорить, что мы вообще на ней не появились: О’Фролов начал пить безбожно и ежедневно, Репа ушла из дому, сняла какую-то квартирку и долгое время даже мы не знали, где она обретается и какими ещё более тёмными делишками занимается, я не ходил неделю, вторую колебался, но потом всё-таки пришёл с повинной… Странные были дела…

19.

Ещё на первой практике с Репой поздоровалась в коридоре девушка — я удивился и очень её запомнил — она была в прямом смысле очаровательна. Теперь я пришёл, стоял у окна и меня ломало — как тут мерзко, тем более одному, тем более с похмелья, тем более курить охота, а нельзя — через две минуты звонок — и это самое главное — через две минуты надо войти в класс — класс коррекции, своего рода штрафбат — увидеть эти дебильные рожи, поймать эти дебильные взгляды, услышать эти дебильные голоса… Прозвенел звонок, все рассасывались, у соседнего окна стояла девушка, я медлил, она медлила — обернулась — это она! Спортивная кофточка, маечка, подтяжечки, модные штанцы, гриндера — одно это уже было отрадой. Улыбнулась мне и сказала: «Привет». Луноликая молочнокожая большеглазая милашка, а ротик такой невинно-нежный, как у младенца. Светлые вьющиеся локоны, заколочка. Я подошёл. Она спросила, где Репинка. Я честно ответил, что не знаю. А ты что здесь делаешь? Можно на ты? Можно. Я должен вести уроки. В каком классе? В 9-м «Б». Конечно, это был её класс. — «А у нас должно быть контрольное изложение» — «Вот я-то его и проведу» — «У меня книжка есть — можно я с книжки спишу?» — «Нужно, только хоть что-нибудь измени». Так мы и познакомились.