Томас Гунциг: Смерть Билингвы

Еще я помню, что на одном из вертолетов прилетела суперэлегантная, классно причесанная и суперулыбчивая девица из руководства кабельного телеканала. Она стала что-то бурно обсуждать с ведущим, господином Стором из «Келлогс» и господином Боуном из «Дженерал Фуд». А потом эта суперэлегантная, классно причесанная и суперулыбчивая девица сказала мне, что надо облить детей бензином и сжечь. Помню, это была действительно грязная работа, грязнее не придумаешь. Но помню я и то, что на пару дней раньше начал работать правозащитный телеканал, и лить воду на его мельницу было совсем ни к чему. Это было вполне разумно.

Помню, как мы вернулись в городок. Сверху он выглядел особенно мрачно: серое пятно посреди грязно-белых полей. Руки у меня провоняли бензином. Нам сказали, что концерт, назначенный наследующий месяц, никто не отменял, что Каролина неуязвима, как атомная подводная лодка, и что она обязательно поправится, а под конец пожелали нам веселых праздников. Помню, украшенная елка все еще стояла на своем месте. Помню, девушка из руководства телекомпании не переставала улыбаться, но мне было ясно, что на самом деле радоваться ей нечему. Проект, который должен был обеспечить каналу небывалые рейтинги, с треском провалился. Один из главных рекламодателей погиб, а остальные получили ранения, страшно разозлились и уже готовы были вдрызг разругаться со злополучной телекомпанией. Из лакомого куска война превратилась в жалкую кучу дерьма. Я прекрасно помню, что в тот же самый вечер Дирк убил Моктара. Помню, этот кретин уверял, что то была самозащита и что словенец якобы напал на него первым. Все поверили, хотя человека, с которым я был так близок, задушили во сне. Никто не стал задавать никаких вопросов. Помню, с того дня все покатилось в тартарары. На экране мелькал один только Джим-Джим, его песни крутили по всем каналам. О Каролине больше никто не вспоминал. Я не мог понять, зачем при таком раскладе устраивать этот несчастный концерт, а потом, помню, перестал задумываться о чем бы то ни было и несколько недель подряд бродил в полном одиночестве среди лесов и снегов по примеру Моктара, о котором скучал гораздо больше, чем мог предположить.

Помню, что какая-то часть меня, на которую я ужасно злился, продолжала ждать знака от Каролины. Эта идиотская надежда паразитировала на слабостях моего характера, пытаясь убедить меня в том, что знак от Каролины послужит своего рода противоядием, защитит от всех неприятностей, какие только случаются со мной в жизни. Каролина не выходила из своего номера. Всем было на это наплевать. Проходя мимо сооружений, где должен был состояться концерт, мы шутили, что это будет грандиозный облом. Помню, нас это забавляло.

А больше я уже ничего не помню.

Никто, кроме Никотинки, не пришел со мной попрощаться. Впрочем, она тоже пришла не затем, чтобы попрощаться. Похоже, она явилась, чтобы я подписал какую-то бумажку. Так уж заведено в этом госпитале. Странный порядок. Не сказать, чтобы трогательный. Просто странный.

Поскольку моя память, несмотря на прописанные врачом упражнения, восстановилась не полностью, я задал Никотинке еще один вопрос. Не похоже, чтобы она была растрогана. У нее такое же безучастное лицо, как всегда.

— Что произошло в день концерта?

— Вы хотите сказать, в день нападения?

— Да. Я помню, как взрывались бомбы и осветительные ракеты. Но не помню, ни что случилось, ни кто на нас напал.

— Кто на вас напал? — спрашивает Никотинка, с улыбкой покачав головой.

— Ну, да.

— Потом все об этом узнали, потому что один из рекламодателей подал в суд на телеканал. Нападение организовало само телевидение. Судя по всему, там решили, что нападение в разгар Каролининого концерта привлечет внимание публики.

— И это сработало?

— Похоже, что нет. Все равно никто не стал смотреть.

— Я помню, как бежал за Каролиной, а она мне что-то кричала. Что она кричала?

— Откуда мне знать! В любом случае, она вряд ли хорошо к вам относится. Теперь она работает на конкурирующую телекомпанию и вешает на вас всех собак. Это она рассказала про детей и привела съемочную группу на место событий. Они засняли яму с обгоревшими телами.

Я молча подписываю бумагу. Никотинка не смотрит мне вслед. Она убирает мою постель. Следуя указателям, я иду к выходу. Уличный воздух действует на меня, как укол наркотика в вену. Приходится опуститься прямо на тротуар. Прохожие поглядывают на меня, как на подзаборного пьяницу. Я стараюсь дышать как можно ровнее. Спокойно. Потихонечку. А потом говорю себе: «Ничего страшного. Не переживай, все образуется».