Невидимый комитет - Грядущее восстание

Коммуна возникает на основании связей, которые каждый человек устанавливает между своими мыслями и проживаемой реальностью, на основании общих потребностей и обобществления пространств. В такой перспективе коммуна поднимает и вопрос практики личностной трансформации, учитывая при этом, что трансформация возможна лишь постольку, поскольку «индивид» никогда не самодостаточен, что он, даже сам того не осознавая, связан с людьми, без которых у него бы не было никакой возможности изменяться. Трансформации происходят только в среде взаимодействия. И если среда, предлагаемая буржуазными демократиями, не подходит, то нужно конструировать иные пространства, производить своего рода разрывы, с целью глубокого переопределения способов действия, ощущений и образа мыслей. Коммуны — это пример такой среды, где формируются новые типы отношений, новые формы жизни.

Идеи и практика сообществ и коммун стали развиваться в начале XVIII века, а к 1870 году во Франции, России и во всем мире достигли своего апогея. Модель Коммуны канула в лету, однако содержавшаяся в ней идея прямой демократии никуда не делась. Она воплотилась потом в в модели Советов и ее вариантах, возникших, например, в Санкт-Петербурге в 1905 году, в Турине в 1920 году, в Каталонии в 1936-м. Этой идеей Советов напрямую вдохновлялись и повстанцы мая 1968 года при захвате заводов и университетов.

Вопреки тому, что неявным образом думают многие активисты, подвергаться репрессиям вовсе не признак обладания какой-то политической потенцией. Политическая способность к отказу не может быть выведена из объективного анализа устройства вражеского лагеря. Например, из жестокости российского полицейского государства вовсе не следует, что протестные движения в России обладают значительным политическим потенциалом, представляют угрозу государству или способны изменить отношения между людьми. Ошибка многих активистов состоит в том, что они исходят не из своих сильных и слабых сторон, а из предполагаемых сильных и слабых сторон «противника». Идентификация врага становиться отправной точкой активизма. Отсюда вытекает исключительно реактивное определение политики (когда она вообще есть) как ниспровержение выявленного ею врага. Это обуславливает и субъективные диспозиции, вызывающие ее к жизни. Что касается развития капитализма — если предполагать, что через анализ этого развития мы лучше поймем врага, то здесь нет особых тайн: целый набор истин об этом есть в открытом доступе. Несмотря на то что некоторые из этих откровений верны, объяснения недостаточно. Но именно такой подход и по сей день присущ современному активизму.

Организация дюжин разнообразных конференций, дискуссий, пикетов и митингов, публикация газет, распространение информации — все это не является настоящим политическим действием. Даже если зачастую в критической ситуации эта деятельность кажется нам необходимой. Активизм основывается на иллюзорном убеждении, что активистский авангард должен подготовить громкую акцию, пригласить журналистов и что вся задача состоит в том, чтобы убедить, прийти к «осознанию». Вследствие такого видения нынешние политические акторы в России еще в большей степени, чем в Европе, предпочитают способ политического действия, сфокусированный на репрезентации, транслируемый и развиваемый всевозможными техниками менеджмента, по отношению к которому так называемый левый авангард почти никак не дистанцируется (активистский язык буквально напичкан менеджерскими терминами). Как неизбежное следствие этой ситуации отсутствует настоящий труд по выработке общего, не идет процесс низового «обобществления», который шел бы от разных точек зрения, склонностей, интересов, представлений людей к созданию коллективного свойства.

«Грядущее восстание» призывает пересмотреть сущность активистской деятельности, понять ее в качестве того, что обладает материальной необратимостью, не вполне контролируемые последствия которой выходят далеко за границы породившей их частной или групповой индивидуальности. Смутное желание чиновников империи состоит в том, чтобы эту активность запретить. Все более многочисленные «акции», которые активистская среда позиционирует как политические, на самом деле только играют империи на руку, по крайней мере в тех случаях, когда они не выходят за рамки отклонений, допустимых с точки зрения юридически-медийного консенсуса.