Дмитрий Старостин - Американский Гулаг - пять лет на звездно-полосатых нарах

Готти довелось жить в эпоху, когда отсутствие мировых войн и катаклизмов сделало человеческую судьбу более предсказуемой, — и в его случае предсказуемость была обреченностью. Так появился рычащий в бесплодной ярости лев.

Я был знаком с женщиной, которая не могла спокойно слышать имя Джона Готти. Она приходилась племянницей Паоло Кастеллано, которого в 1985 году по приказу Готти застрелили у входа в ресторан «Sparks». Это была четкая и грамотная работа. По специальному сигналу ближайшие улицы были блокированы якобы застрявшими машинами, чтобы преградить дорогу полиции. О приближении Кастеллано сообщалось по радиотелефону. Как только Кастеллано и его телохранитель ступили на мостовую, шесть стрелков в одинаковых меховых шапках (во избежание ошибок) открыли огонь с трех сторон. Фотография двух трупов, лежащих в луже крови у своего «линкольна», обошла все нью-йоркские газеты. Джону Готти, впрочем, не требовалось их читать. Через минуту после того, как все было кончено, он проехал в машине по Третьей авеню и мог полюбоваться издали этим красивым финалом. За рулем был Сэм Гравано.

Рисуя пленного льва в своем федеральном гробу, вспоминал ли Джон Готти тот знаменитый день? Вряд ли он чувствовал раскаяние. Но мне кажется, что он предпочел бы теперь своему медленному угасанию такую смерть — под открытым небом, рядом с верным слугой, от пули сицилийского bravo.

В мае 2000 года, после ходатайства консула России, американские комиссары все-таки решили меня освободить. Еще два с лишним месяца я продолжал находиться в Фишкиллской тюрьме в ожидании передачи меня Службе иммиграции и натурализации США. Условием освобождения была немедленная депортация в Россию.

Я не считал напряженно дни и не прокалывал иголкой календарик, как это делают солдаты перед «дембелем». Вместо этого мне пришлось… сдавать экзамены: в последние месяцы срока я решил закончить высшее образование и начал лихорадочно подписываться на разного рода заочные курсы университета Огайо. Слава Богу, родственники помогли деньгами: бесплатное образование для заключенных в штате Нью-Йорк к этому моменту уже отменили.

Сильное волнение наступало лишь в некие «знаковые» моменты. Например, когда меня вызвали в отдел условно-досрочного освобождения и дали расписаться, что я ознакомлен со специальной инструкцией. «Въезд в США запрещен до 2020 года. Исключение может составлять только личное разрешение Госсекретаря Соединенных Штатов. В случае нарушения мной этого правила обязуюсь немедленно поставить в известность Управление условно-досрочного освобождения». (В смысле — чтобы меня могли немедленно арестовать.)

Или вызов на склад, где заключенный-каптерщик снял с меня мерку и выписал мне «вольную» рубашку и синие джинсы. Переодели меня уже в депо этапа в Федеральную иммиграционную тюрьму города Нью-Йорка на улице Вэрик.

И сильнее всего забилось сердце во дворе Ольстерской пересыльной тюрьмы — той самой, где пятью годами ранее я стригся в парикмахерской, проходил дезинфекцию и сидел в карцере. Конвоиры Управления тюрем штата Нью-Йорк передали меня, нескольких доминиканцев, двух кубинцев и одного невесть откуда взявшегося англичанина федеральным агентам. Мы сидели в микроавтобусе, уже в вольной одежде, но еще в наручниках. Один из агентов, затянувшись сигаретой, сказал:

— Вы более не находитесь в юрисдикции штата Нью-Йорк. Вы в руках Службы иммиграции и натурализации США и, вероятно, на пути к свободе.

Хотя ничего нового он, в общем, не сказал, лица заключенных видимо просветлели, и будто послышался общий вздох облегчения. Остались мрачными лишь кубинцы: они-то знали, что Кастро их обратно не возьмет, а американские власти будут тем не менее держать их в иммиграционных тюрьмах, пока не надоест.

Тюрьма на улице Вэрик была чем-то средним между приемником для бездомных и железнодорожным вокзалом в пору летних отпусков. Заключенных размещали в огромных залах с рядами кроватей, скорее напоминавших нары: перегородки между «спальными местами» были чисто символические.

Здесь мы снова носили форму, только оранжевую.

На улице Вэрик разрешалось иметь наличные деньги, но запрещалось курение. В итоге я и мой сосед-кахетинец Гоча, ожидавший депортации после срока за кражу, покупали за пять долларов одну контрабандную сигарету на двоих и курили в туалете. Впрочем, большой необходимости прятаться не было: отменять депортацию даже за более серьезное нарушение режима «федералы» не стали бы. То, что мы считали избавлением, они воспринимали как наказание.